Эрнст Юнгер - Стеклянные пчелы [litres]

Может быть, я сразу же возьмусь описывать, что представляла собой эта должность арбитра и с чем мне довелось столкнуться во владениях Дзаппарони. В этот раз я ведь не заходил дальше сада. Зажжется ли теперь моя счастливая звезда, погаснет ли – пусть гадает тот, кто не верит в силу судьбы. Мы не способны выбиться из-под ее власти, мы заключены в ее глубины. Поэтому и не меняемся. Мы, конечно, блуждаем, но блуждаем в своих границах, внутри очерченного круга.

У Дзаппарони не будет недостатка в сюрпризах, это было ясно. Загадочный он был человек, мастер менять маски, вышедший из первобытного леса. Когда он приблизился ко мне в саду, меня охватило даже почтение к нему, как будто перед ним шли его ликторы. Он не оставлял следов. Я ощутил, на какую глубину он уходил своими основами. Сегодня над всеми властвуют деньги. А для него это просто игра. Он покорил детей. Они видят его во сне. За фейерверком пропаганды, за похвалами проплаченных авторов стоит что-то другое. Он велик даже как шарлатан. Всем известны такие уроженцы южных стран, что появились на свет под счастливой звездой. Зачастую они меняют мир.

Не важно, какую цену заплатил я ему за мое образование. Пока он меня проверял и вразумлял, я его почти полюбил. Это здорово, когда кто-нибудь приходит к нам и говорит:

– Сыграем партию. Я все устрою.

И мы ему доверяем. Это решает множество наших проблем. Прекрасно, если некто, пусть даже недобрый, выступает в роли отца.

Там были покои, в которые я никогда еще не заглядывал, и великие искушения ожидают меня, пока наконец не взойдет и моя счастливая звезда. Пришло ли ее время? Это выяснится только в самом конце.

Но в тот вечер, когда я возвращался к проходной по подземной железной дороге, я твердо верил, что несчастливая звезда погасла. Один из автомобилей, которыми я восхищался накануне, отвез меня в город. Еще были открыты некоторые магазины, и я купил себе новый костюм. А Терезе – красивое новое летнее платье в красную полоску, напоминавшее то, в котором я увидел ее в первый раз. Подошло идеально, как на нее пошито. Я же знаю точно ее размеры. Она столько со мной пережила, мы столько вместе вынесли.

Мы пошли ужинать. Такие дни никогда не забываются. Вскоре все, что я увидел в саду у Дзаппарони, стало размываться. Техника во многом иллюзорна. Но я верно храню в памяти слова, что сказала мне Тереза, я сохранил ее улыбку. Эта улыбка сильнее любых автоматов, она самая настоящая.

Исторический семинар относился к одному из подразделов репетиторских курсов. Участники семинара заседали в покинутом монастыре, что тянулся вдоль реки и состоял из построек различного стиля. Общий распад уже несколько стер эту эклектику. Годы, словно гости, проходили по его ковру и понемногу стирали рисунок.

Явка и доклады были обязательны. Трижды в неделю в заседаниях участвовал и я. Начинали обычно вечером и засиживались за полночь. До сих пор иногда мне снится, как я плутаю и мечусь по этому запутанному жутковатому зданию, в потемках разбираю на дверях таблички с темами заседаний. Почерк едва читается, особенно в тот час, когда по коридорам уже шныряют летучие мыши. Я, бывало, ошибался дверью и попадал не в ту секцию.

На историческом семинаре тоже не было порядка. Декан, ректор курса, директор академии, которым и сказать-то было нечего, – все требовали к себе почтения, заявляли доклад на несколько тем, доклады их растягивались до бесконечности и заставляли аудиторию помирать со скуки. Подумать только, сколько вот таких вот сущностей кормятся подобным образом.

Однажды, в результате очередного цейтнота, я угодил на череду докладов таких мастеров. В последних лучах света я с трудом разобрал надпись:

Биографический отдел

Проблемы автоматизированного мира

Курс 12-й

Ротмистр Рихард:

Переход к совершенству

когда вверху, на часовой башне, пробило восемь вечера.

Коридоры и галереи отозвались ударами гонга. Смешно, ей-богу, до чего пристально среди всего этого упадка и запустения следят за временем и соблюдают пунктуальность. В последнюю минуту я шмыгнул в аудиторию и отметился как присутствующий. Теперь волей-неволей мне предстояло прозаседать здесь четыре-пять часов.

Вы, вероятно, полагаете, что биографический отдел был менее скучен, нежели прочие. Конечно, это же автобиографическая подача материала, доклад очевидца, участника, кому повезло либо оказаться в центре событий, либо сформулировать по этому поводу свои особенные соображения. Другими словами, можно было бы ожидать изложения фрагмента всеобщей истории через призму индивидуального темперамента.