Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Он извилисто двинулся сквозь листву и цветы. Растения здесь он собрал со всего света. Вот английская часть. Он пробился через прокосы флоксов, шпорника и шток-роз, прижимавшихся к его лицу и телу. Дикая земляника, сраженная знойными условиями, лежала медленно гнившими отдельными кочками вдоль мшистой дорожки. Над головой его собрались в кучу гигантские петунии, до того высокие и густые в чужеземном климате, что едва не превратились в деревья. Повсюду высились гаргантюанские капуста и фасоль с их желтыми соцветьями, толстыми и узловатыми стволами, а также заросли лука-порея с поникшими пурпурными цветками. Тюльпанное дерево обозначало конец экспозиции, и он вдруг оказался на амазонском лугу.

Хоррор причмокнул толстыми губами. Если б только Хитлера, всего траченного и криптогенически замороженного в берлинском бункере, можно было воскресить энергией цветов! Эта мысль в свое время сады и вдохновила. Но среди широко распространившихся и тайных реликтов Райха логистика проведения подобного эксперимента по-прежнему была чересчур трудна. Достигнуть необходимой организованности займет годы, если не десятки лет. К тому времени крепость и ее уникальные вещательные мощности вновь зарастут джунглями. Тайна цветов умрет вместе с ним. Хоррор тяжко вздохнул и покачал головой. Как же ему не нравится быть просто катализатором, просто лаборантом, просто чучельником. Он терпеть не мог бездействие.

Он засунул руки поглубже в карманы шортов и двинулся вперед сквозь некромантические ароматы. Шел Хоррор, будто некая крупная нектарососущая птица, смакующая собственное царство. Головные телефоны его свалились на шею и теперь, реагируя на излученья растений, испускали непрерывное шипение. Сегодня его настроению ирония не полагалась – скорее, готовясь к Фютюру Таму, ему следовало озаботиться процессом остуженья крови.

Питомник местных деревьев и кустарников. Здесь росли огненные деревья с вильчатыми зонтиками кроваво-красных цветов, плюмерии со сливочными цветками без ножек, пурпурные бугенвиллии, алые гибискусы, розовые китайские розы, желчно-зеленые кротоны и перистые опахала тамариндов. Перемена в излучении была мгновенна, и он ощутил, как весь сжался.

Над ним висели человечьи тела. Тела цеплялись за ветви. Они были наги, в различных фазах смерти и распада. Некоторые тут разместили давно, они были стары и иссохши. Иные, моложе и свежей, еще сочились и разлагались. Несколько еще жили – слабо подергивались в своих узах, присоединенные к ветвям медными проволоками, члены их распялены, как у морских звезд.

Лорд Хоррор осуществил «стихийный контакт», встав под недавно убитым кули. Звук у него в головных телефонах сменился на пронзительное верещанье, и когда он постукал по ним пальцем, труп причудливо задергался. По его коже пробежали искры электричества и потекли наружу по молибденовому кабелю, что связывал его со следующим телом несколькими ярдами дальше. Второе тело тоже задергалось в свой черед. Гораздо старше первого, от него остались почти одни кости, и вокруг торса была грубо обмотана витая пара, чтобы хоть как-то сохранить ему форму.

Среди ветвей висело кругом с дюжину таких тел, каждое связано с другим посредством кабеля. Образовывали они собою контур, по которому тек ток. Лорд Хоррор еще несколько раз пристукнул по телефонам. Свирепо задрыгавшись, тела вспугнули крупную стаю багрово-красных ар, и те шумным роем вспорхнули в солнечный свет и полетели прочь над пологом листвы.

Он еще помнил то время, когда недостатка в добровольцах не было. Можно было не прибегать к восстановлению тел, как сейчас; и добровольцы, которых не использовали как проводники, с готовностью предоставляли иные утехи. Под тропическим солнцем он потрошил множество юных евреек, морскими судами доставлявшихся из Польши и России. Разобравшись с ними, лорд Хоррор их свежевал. Иногда из кожи мертвой женщины изготавливал маску и прилаживал себе на лицо. Если был в настроении – надевал их срамные части, как украшения. Сплетал воедино груди дюжины различных женщин и носил мягким бронзовым шарфом на плечах. Если солнце льстило по-особому, пристегивал к ушам их влагалища, чтоб мягко шелестели они на теплом ветерке. Пухлые лабулы терлись о его нарумяненные щеки, неся к ноздрям нежный океанографический запах. Стальным кинжалом он выдалбливал кости и хрящи из ампутированной ноги еврейки и носил, как кисет, над своим выставленным напоказ пенисом.