Александр Богданов - Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

Очерк Г. Успенского можно назвать эстетической утопией: преображение человека через соприкосновение с произведением искусства! У истоков этой утопии тоже стоит Гоголь. Работая над «Ревизором», Гоголь верил, что Россия, увидев на сцене всё, что в ней есть плохого, устыдится себя и исправится. Эта же мысль воодушевляла его и в работе над «Мёртвыми душами» и «Выбранными местами из переписки с друзьями».

Вообще вера в силу слова была так велика, что в одном из рассказов Н. Лескова («Заячий ремиз») герой его вырезает из бумаги огромные буквы с целью писать ими по небу, «чтобы все ужаснулись того, что они делают, и поняли бы то, что им надо делать». Перед смертью помутившийся сознанием герой «схватил из своих громаднейших литер Глаголь и Добро и вспрыгнул с ними на окно, чтобы прислонить их к стёклам».

Лесков даёт всего лишь славянские названия букв Г и Д, но они складываются в большой смысл. Глаголом Добра была вся наша классическая литература. Вечный зов этой литературы мы должны слышать сквозь сутолоку современности.

Два следующих рассказа посвящены нравственной красоте. Пословица говорит: «У праведного мужа душа красавица».

«Рассказ старшего садовника» А. П. Чехова не просто рассказ о совершенном человеке. Нет, Чехова интересует не личная праведность доктора, а её воздействие на всех жителей города. Это и приближает рассказ к утопии. Все жители города становятся чище, все отказываются верить в плохое в человеке. Как ни парадоксально это может показаться, доктор играет для жителей города ту же роль, что статуя Венеры Милосской для учителя Тяпушкина из очерка «Выпрямила».

Все помнят монологи героев чеховских пьес о том, какой прекрасной будет жизнь на земле через сотни лет. Но и в настоящем Чехов умел видеть высокое и высочайшее. В рассказе «В овраге» по ходу неспешного повествования, «средь всякой пошлости и прозы», вдруг происходит разговор, равного которому нет во всей русской литературе, разговор, стоящий прозрений Кириллова и Ивана Карамазова. Это разговор девушки и старика, и состоит он всего из пяти слов:

— Вы святые? — спросила Липа у старика.

— Нет. Мы из Фирсанова.

Только в России старик мог не удивиться такому вопросу, не рассмеяться, а ответить спокойно, словно мог бы добавить: «Святые — это рядом, второй дом от угла». В самом слове «Фирсаново» звучит мягкий покой (замените Фирсаново на Кирсаново, и вы сразу поймёте разницу).

Китежскую легенду сейчас знают главным образом по роману П. Мельникова-Печерского «В лесах» и по опере Н. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», где она несколько искусственно соединена с древнерусской «Повестью о Петре и Февронии». Между тем эта легенда оставила заметный след и в русской поэзии: ей посвящены стихи А. Майкова и М. Волошина, Н. Клюева и С. Городецкого.

В первом томе двухтомной монографии А. И. Клибанова «Народная социальная утопия в России» (М., 1977) есть целый раздел «Китежская и беловодская социально-утопические легенды». И можно считать, что вопрос об отнесении китежской легенды к числу народных утопий решён.

В самом деле, что такое Китеж, как не заповедное место гармонии, праведности и красоты, существующее в определённой части пространства (в этом его отличие от пространственно-расплывчатой беловодской утопии).

В. Комарович в тщательном и скрупулёзном исследовании «Китежская легенда» (М., 1936) приходит к следующим выводам. Город Кидекша (Кидаш, Китеж) был взят и разорён татарами в 1237 году, но легенда складывалась на протяжении XVI и XVII веков, получив окончательное письменное оформление в виде «Книги, глаголемой летописец» в 80–90‑х годах XVIII века в той же бегунской среде, что питала и беловодскую легенду.

Существуют, по крайней мере, три различные версии о чудесном спасении Китежа от Батыева разорения. По первой, Китеж ушёл под землю (отсюда поверья, будто бы раньше крестьяне во время пахоты задевали сохой кресты церквей). По другой версии, Китеж ушёл под воду озера Светлояр. Здесь в ясную погоду праведные люди могут различить в прозрачной воде блеск золотых крестов, слышать колокольный звон и видеть целые крестные ходы. Наконец, по третьей версии, может быть, самой возвышенной, Китеж никуда не провалился и не погружался, он стоит на том же месте, только стал невидим. В его соборах днём и ночью идёт служба, жители Китежа предстательствуют за оставшихся в зримом мире грешных людей.