Курт Воннегут - Завтрак для чемпионов [litres]

Ничего такого, что не пережили бы миллионы людей на его месте, Траут сейчас не переживал – все шло автоматически.

Наконец Траут добрался до лестницы, но лестница была не та. Она вывела его не к выходу, не к бухгалтерии, не к сувенирному киоску – она провела его в то отделение, где люди поправлялись или не поправлялись после всяких несчастных случаев. Многих стукнуло об землю силой притяжения, которая ни на секунду не ослабевала.

Траут прошел мимо очень дорогой отдельной палаты, где находился молодой чернокожий, у него стоял белый телефон, и цветной телевизор, и коробка с конфетами, и масса цветов. Звали его Элджин Вашингтон, он был сутенером, работавшим при старой гостинице. Только недавно ему исполнилось двадцать шесть лет, но он уже был сказочно богат.

Посетительский час уже окончился, и все девицы – рабыни этого сутенера – ушли. Но от них остался сильнейший запах духов. Траут закашлялся, проходя мимо этой палаты. Это была автоматическая реакция на глубоко враждебный ему запах. Сам Элджин Вашингтон только что нанюхался кокаина, и его телепатическая сила, посылавшая и принимавшая всякие импульсы, необычайно усилилась. Он казался себе во сто раз крупнее, чем на самом деле, потому что со всех сторон к нему шли какие-то громкие необыкновенные сообщения. От этого гула он приходил в дикое возбуждение. Ему было все равно, о чем ему шумели.

И среди всего этого гула он вдруг заискивающим голосом позвал Траута:

– Эй, братец, эй, братец, эй! – Этим утром Кашдрар Миазма ампутировал ему ступню, но он все забыл. – Эй, братец, эй, братец! – звал он ласково. Ему ничего от Траута не требовалось. Но какой-то участок его мозга машинально подсказывал ему, как заставить чужого человека подойти. Он был ловцом человеческих душ. – Эй, братец, эй, братец! – позвал он Траута. Он блеснул золотым зубом. Он подмигнул одним глазом.

Траут встал в ногах его кровати. И вовсе не из сочувствия. Он снова стал автоматом. Как и многие другие земляне, Траут становился заводным болванчиком, когда патологические типы вроде Элджина Вашингтона приказывали им что-то сделать. Кстати, оба они, и Элджин и Траут, были потомками императора Карла Великого. Все, в ком текла хоть капля европейской крови, были потомками императора Карла Великого.

Элджин Вашингтон понял, что, сам того не желая, залучил в свои сети еще одну человеческую душу. Но не в его характере было отпустить человека так просто, не унизив его, не одурачив любым способом. Бывало, он даже убивал человека, чтобы его унизить. Но с Траутом он обошелся очень ласково. Он вдруг закрыл глаза, словно глубоко задумавшись, и серьезно сказал:

– Сдается мне, что я умираю.

– Я позову сиделку, – сказал Траут. Любой человек на его месте сказал бы то же самое.

– Нет, нет, – сказал Элджин Вашингтон и, словно отстраняя эту мысль, мечтательно повел рукой. – Я умираю медленно. Очень постепенно.

– Понимаю, – сказал Траут.

– Я прошу вас об одолжении, – сказал Вашингтон. Он сам не знал, чего ему просить. Но знал: сейчас что-то придумает. Он всегда придумывал, как что-нибудь выпросить.

– Какое одолжение? – сказал Траут растерявшись. Он насторожился: неизвестно, о каком одолжении шла речь. Такой он был машиной. И Вашингтон предвидел, что Траут насторожится. Каждое человеческое существо в такой ситуации автоматически настораживается.

– Хочу, чтобы вы послушали, как я свищу соловьем, – сказал Элджин. Он ехидно покосился на Траута: молчи, мол! – Особую прелесть пению соловушки, любимой птицы поэтов, придает еще то, что поет он только по ночам, – сказал он. И, как любой черный житель Мидлэнд-Сити, он стал подражать пению соловья.

Мидлэндский фестиваль искусств был отложен из-за безумных выходок Двейна. Фред Т. Бэрри, председатель фестиваля, приехал в больницу на своем лимузине в китайском наряде: он хотел выразить соболезнование Беатрисе Кидслер и Килгору Трауту. Траута нигде не нашли. Беатрисе впрыснули морфий, и она спала глубоким сном.

Но Килгор Траут предполагал, что фестиваль искусств откроется в этот вечер. Денег на проезд у него не было, и он поплелся пешком. Он шел через весь пятимильный Фэйрчайлдский бульвар туда, где в конце бульвара светилась крошечная янтарная точка. Это и был Центр искусств Мидлэнд-Сити. Светящаяся точка росла – Траут приближал ее к себе на ходу. Когда от его шагов она вырастет, она его поглотит. А там, внутри, его ждет еда.

Я хотел перехватить Траута и ожидал его кварталах в шести от Центра искусств. Сидел я в машине «плимут» модели «Дастер» , которую я взял напрокат в гараже «Эвис» по членскому билету «Клуба гурманов» . У меня изо рта торчал бумажный цилиндрик, набитый листьями. Я его поджег. Это был очень изысканный жест.