Курт Воннегут - Времетрясение. Фокус-покус

– А что случилось недавно? – сказал я.

– Меня арестовали за растление малолетних, – сказал он.

У меня сразу все тело зачесалось на нервной почве. И он мне все рассказал.

Я ему сказал:

– Спасибо тебе за то, что ты поделился этим со мной.

Зуд пропал так же быстро, как и начался.

Я чувствовал себя чудесно, я был рад, что он смотрит на меня и думает, что ему думается. Я очень редко бывал рад, когда мои законные дети смотрели на меня и думали то, что они думали.

В чем же разница? Стыдно признаться, потому что в этом столько суетности. Но вот ответ: я всегда мечтал стать Генералом, и вот теперь у меня на плечах генеральские погоны.

Неловко проявлять человеческие слабости.

И вот еще что: на мне больше не висели мертвым грузом мои жена и теща. Зачем я держал их так долго дома, хотя было ясно, что из-за них жизнь моих детей стала невыносимой?

Может быть, в подсознании у меня засела мысль: где-то есть великая книга, в которой записаны все дела и события, и мне просто хотелось обеспечить себе солидное доказательство того, что я могу сочувствовать людям.

Я спросил Роб Роя, в каком колледже он учился.

– Йель, – сказал он.

Я ему сказал, что Элен Доул говорила про Йельский университет – что его надо бы назвать «Техникум для плантаторов».

– Не понял, – сказал он.

– Мне самому пришлось попросить ее объяснить, – сказал я. – Она сказала, что в Йеле плантаторы учились, как заставлять туземцев убивать друг друга, а не их.

– Чересчур сильно сказано, – сказал он. Потом он спросил, жива ли еще моя первая жена.

– У меня только одна и была, – сказал я. – Она еще жива.

– Мама много писала о ней в своем письме, – сказал он.

– Правда? – сказал я. – Что, например?

– Как она попала под машину накануне твоего выпускного бала. Как она была парализована ниже пояса, но ты все же на ней женился, хотя ей предстояло провести всю оставшуюся жизнь в инвалидном кресле.

Раз это было написано в письме, значит, так я и рассказывал его маме.

– А твой отец жив? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – На него упал потолок лавки сувениров у Ниагарского водопада.

– К нему так и не вернулось зрение? – сказал он.

– Что не вернулось? – переспросил я. Но тут же догадался, что вопрос родился из еще одной байки, которую я рассказал его матери.

– Зрение, – сказал он.

– Нет, – сказал я. – Так и не вернулось.

– Мне кажется, это так замечательно, – сказал он. – Когда он вернулся с войны слепым и ты ему часто читал Шекспира.

– Он был большой любитель Шекспира, – сказал я.

– Значит, – сказал он, – я потомок не 1, а 2 героев войны.

– Героев войны?

– Знаю, ты никогда сам себя так не назовешь, – сказал он. – Но Мама так тебя называла. И ты сам, конечно, звал так своего отца. Много ли найдется Американцев, которые сбили во время II мировой войны 28 вражеских самолетов?

– Можно пойти в библиотеку и посмотреть, – сказал я. – Тут у них отличная библиотека. Если покопаться, найдешь все, что захочешь.

– А где похоронили моего дядю Боба? – спросил он.

– Кого-кого? – спросил я.

– Твоего брата Боба, а моего дядю Боба, – сказал он.

У меня вообще никакого брата не было. Никогда. Я рискнул, наудачу:

– Мы рассеяли его пепел с аэроплана, – сказал я.

– Да, уж не повезло вам, так не повезло, – сказал он. – Отец приходит с войны слепым. Девушка, которую ты любил с детства, сбита машиной прямо накануне выпускного бала. А твой брат умирает от менингита спинного мозга, как раз после того, как его пригласили играть за «Нью-Йорк Янки».

– Так-то оно так – но ведь приходится играть картами, которые тебе сдали, – сказал я.

– А его перчатка у тебя цела? – спросил он.

– Нет, – сказал я. Про какую еще перчатку я рассказывал его матери, когда мы оба напились сладких Роб Роев в Маниле 24 года назад?

– Ты хранил ее всю войну, а теперь ее нет? – сказал он.

Должно быть, он говорил о несуществующей бейсбольной перчатке моего несуществующего брата.

– Кто-то ее стащил, когда я вернулся домой, – сказал я. – Думали, что это простая бейсбольная перчатка, и все. Тот, кто ее стянул, понятия не имел, как много она для меня значит.

Он встал.

– Ну, мне теперь и вправду пора.

Я тоже встал.

Я грустно покачал головой.

– Не так-то легко, как тебе кажется, расстаться со страной, где ты родился.

– Ну, это значит не больше, чем знак Зодиака, под которым я родился, – сказал он.

– Что? – сказал я.

– Да страна, где я родился, – сказал он.