Виктор Пикар - Дыхание Луны

Следователь вскакивает:

– Но как это возможно?

– Очень просто. Любовь – это непреложный закон, и ты либо исполняешь его, либо умираешь от муки. Нет ничего сильнее любви в этом мире – ты понимаешь? Я был Златаном, а он – мной. Мы были едины, и никто из нас не мог поступать иначе.

Он ходит по комнате, размахивает руками:

– Не понимаю!

– Закон любви – он везде и во всем. Когда лев рвет зубами жертву, он действует исключительно по этому закону. Кому придет в голову в чем-то укорять льва?

– Льва – нет. Но ведь мы же люди?

Он брызжет слюной.

– Златан, я уверен, родился нормальным парнем. Он стал таким потому, что попал в плохое окружение.

– Слабый аргумент.

– А я и не защищаю его. У того, что происходило с нами, есть причина посерьезнее.

– Какая?

– Любовь! Мать проживает жизнь ребенка, каждую секунду его существования, как свою собственную, забывая о себе совершенно. Я был Златаном и проживал его жизнь, как свою собственную, вот и все.

– Опять двадцать пять!

Следователь с ненавистью комкает пустую сигаретную пачку, бросает ее в угол.

Я продолжаю наступление:

– Сын, которого ты любишь, остается самым лучшим на свете – что бы он не сотворил.

– А вот и нет!

– Забыл, что имею дело со следователем – извини. Если ты в чем-то не оправдал своего сына – значит, твоя любовь не абсолютна. Значит, ты не соединен с ним, отдалился от него.

– Нет уж! Это значит, что я не забываю и о других людях тоже – о тех, кому он причинил зло.

Я сдаюсь:

– Извини. Видишь ли, в тот момент я не любил всех людей, с которыми меня сводила судьба, – но только Златана и Машу.

Он отворачивается от меня, подходит к окну, бормочет:

Несколько минут мы молчим, слышно, как жужжит муха, бьется о стекло, в коридоре хлопают двери.

– Ну ладно, я тебя понял. Ты любил Машу и Златана и никого больше. Вы были как одно.

Он оборачивается:

– Продолжай.

– В первый же вечер Златан устроил пир на своей съемной квартире – туда мы приехали. Он заказал гору суши с доставкой и достал из бара несколько бутылок темного рома. Мы выпили в ожидании еды пару литров, закусывая колбасой и сыром, и захмелели. Он говорил тосты о братстве, о настоящей мужской дружбе, когда живут вместе и умирают друг за друга, а я слушал его, зная, что доставляю ему этим огромное наслаждение. «Номер один». Помнишь? Он говорил еще больше, видя, как я радуюсь тому, что делаю его счастливым, слушая его восторженные речи. Он делал это не для себя, конечно, – но для меня, наполняя мое желание доставлять ему удовольствие непревзойденным восторгом. «Номер два». Наши радости и устремления сплетались в потоке любви и взаимного и чуткого внимания друг к другу, образуя все более прекрасные и возвышенные состояния единства – три, четыре… десять, и так до бесконечности. Мог ли я представить себе, что эта скотина, что это животное в человеческом обличье способно на такие тонкости восприятия реальности? Незаметно мы выпили еще пару бутылок – и расчувствовались, и совершенно опьянели, а суши все не было. Он включил музыку – Tony Junior, Immortal. Видимо, его любимая. Под бешеный ритм мы вскочили и прыгали, как дети, и носились по комнате, выделывая немыслимые кренделя. Я кричал ему: что ты чувствуешь? Как будто бы сам не знал. Он отвечал: я огромный бордовый дракон с черными железными крыльями, изрыгающий пламя, испепеляющий все вокруг. Я лечу прямо к Солнцу, чтобы слиться с его протуберанцами в дикой огненной пляске, я хочу померяться с ним силами. Он спрашивал меня: а что чувствуешь ты? Как будто сама не знал. Я отвечал: я изначальный звук этой Вселенной, первопричина всего, а если точнее – мощное биение барабанов, сотрясающее все миры так, что даже муравьи выползают из своих муравейников и пляшут, задрав свои усы наверх. Потом он выпил пару каких-то таблеток и дал мне – глотай! Звучала новая музыка, такая же бешеная, мы плясали до изнеможения, истекая потом, и в какой-то момент я почувствовал, что исчезаю, выхожу из физического тела. Что он мне дал? Я спрашивал его: что ты чувствуешь? Как будто бы не жил внутри него. Он отвечал: я напряжение в миллиард вольт в огромном космическом трансформаторе, и через мое поле бегут все токи – гравитация, свет и тьма, все проходит через меня так быстро, что планеты и галактики сходят со своих орбит. Он спрашивал меня: а что ощущаешь ты? Как будто не жил внутри меня каждую секунду. Я отвечал: чувствую себя временем, которое внезапно остановилось, чтобы выйти из себя, посмотреть на течение секунд снаружи и понять – куда и зачем оно идет? Может, лучше повернуть вспять? А может, есть что-то вне времени? Потом в дверь зашел какой-то бандит, русский, и сначала выпендривался, но быстро сник, когда Златан стал бешено колотить его кулаками. Я спрашивал его: что ты чувствуешь? Как будто бы не ощущал это пронзительней его. Он кричал мне: чувствую себя богом войны, у которого множество рук, в которых – кувалды, отбойные молотки, камни и атомные бомбы. В своем праведном гневе я ненавижу трусов, предателей и врагов. Он интересовался, не переставая молотить своими отбойными молотками: а что чувствуешь ты? Как будто бы не ощущал это пронзительней меня. Я хрипел: чувствую себя злом всего мира и при этом – важнейшим элементом мироздания, ведь если бы не было зла, что бы делало добро? И если бы не было противоположностей и противоречий, тьмы и света, как будто бы воюющих друг с другом, над какими испытаниями и выяснениями поднимались бы люди, чтобы понять друг друга, слиться в объятиях любви и понять, что все – едино?