Сергей Норка - Русь окаянная

— Травма серьезная, и последствия я тебе предсказать не берусь, так как позвоночник штука капризная и, по-моему, изученная еще меньше, чем головной мозг. Возможен паралич через несколько лет. Ну а то что мужиком скоро перестанешь быть, это наверняка.

— Что же мне делать? — спросил я, изо всех сил стараясь выглядеть мужчиной.

— Не знаю, что и посоветовать. На Бога надейся. В Бога веруешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Напрасно.

С тех пор я жил в ожидании неизбежного. Женщин старательно избегал, что было, в общем-то, нетрудно, так как особой тяги к ним я не чувствовал и до травмы. Однокурсники даже прозвали меня стоиком. Позвоночник время от времени давал о себе знать, но не сильно, и я, окончив училище, начал жизнь офицера со всеми ее прелестями, именуемыми «тяготами и лишениями военной службы». Теперь же впереди замаячила новая жизнь, причем тяготы и лишения просматривались серьезные.

Моими попутчиками оказались такие же, как я, офицеры. Точнее, не такие, а еще действующие, получившие новые назначения в разные концы Союза. Завязавшаяся в купе беседа, естественно, была на старую русскую тему «пропала Россия». Я рассеянно слушал жаркий спор моих попутчиков, время от времени лениво высказывая свое мнение и кидая скептические реплики.

Один из них, наиболее ожесточенный, сказал мне, когда мы вышли покурить в тамбур: «Я сейчас увольняюсь. Не как ты, я рапорт подал полгода назад. Ты в Москве осядешь?» И, получив утвердительный ответ, предложил: «Я тоже москвич. Давай сейчас осмотримся, а потом созвонимся где-нибудь через пару месяцев. Эти шмаркачи (он пренебрежительно кивнул в сторону нашего купе) дальше своего носа ничего не видят. А ты мне сразу приглянулся». Мы обменялись телефонами и отправились спать.

На следующее утро я вошел в доставшуюся мне в наследство от отца крошечную холостяцкую квартиру, в которую он ухитрился прописать меня, еще когда я был курсантом. Нам тогда помогло то, что в ЖЭКе не отличали солдата от курсанта, и для них я выглядел отслужившим положенный срок бойцом, вернувшимся домой после демобилизации.

В квартире все было так, как и десять лет назад, когда я последний раз заходил к отцу. Тогда мы просидели весь вечер вдвоем, обсуждая дальнейшие перспективы моей службы и его гражданской жизни. Перед выходом в отставку он получил дачный участок и собирался построить зимний домик, чтобы поселиться на природе. Он даже показывал мне эскизы домика, искренне огорчаясь моему равнодушию. А через неделю умер от обширного инфаркта на этом самом дачном участке. Приехав на похороны, я так и не смог пойти туда где еще неделю назад слушал его полные юношеского оптимизма планы на будущее.

На оформление документов в военкомате и получение паспорта ушли две недели, которые я провел лежа на диване, бездумно глядя в телевизор и читая газеты. Жрать в Москве, кроме хлеба и плавленых сырков, было нечего, но страна была полна надежд на то, что самое страшное уже позади и теперь всех ждет новая буржуазная жизнь с колбасным изобилием и равными возможностями.

Получив наконец паспорт и военный билет (в военкомате начальник отделения, курирующего офицеров запаса, взглянув на статью, по которой я был уволен, вопросительно посмотрел мне в лицо и выразительно щелкнул себя по горлу, на что я утвердительно кивнул головой, и он тут же выразил свое полное понимание и сочувствие), я приступил к поискам работы.

Первым местом работы стал кооператив «Улыбка», который занимался ремонтом квартир. Я исправно клеил обои и красил потолки, пока мой напарник Дима (кандидат физико-математических наук) клал плитку. Мы проработали два месяца, после чего учредители кооператива тихо исчезли, по рассеянности забыв выдать нам зарплату за последний месяц.

Дима, интеллигентно выругавшись, устроился в другой кооператив, который был создан на базе пельменной, а я превратился в безработного нового образца. Время от времени я выполнял кое-какую работу, сшибая мелкие суммы денег. Вынужденная диета не слишком благотворно действовала на мои нервы, а тот факт, что я за время «безупречной службы» как-то не удосужился обзавестись верхней зимней одеждой, высвечивал перспективу проходить предстоящую зиму в шинели со споротыми погонами, поскольку одежда, оставшаяся мне от отца, была великовата.

В тот вечер, когда я в сто первый раз просматривал записную книжку, выискивая фамилию кого-нибудь, способного помочь мне с трудоустройством, раздался телефонный звонок. Это был Валентин Постников, подполковник, с которым мы ехали в одном купе и обменялись телефонами. Беседа длилась довольно долго, и я чувствовал, что он прощупывает меня со всех сторон. В конце концов он попросил меня немедленно приехать к нему для серьезного разговора, поскольку на следующий день он уезжал далеко и надолго.