Джон Мини - Бомба-свастика

– А теперь вы оба выметайтесь отсюда. Патруль может вернуться. И если они не проявят особой дотошности, то могут решить, — он указал в сторону Вильгельма Второго, — что я — это он.

Не отрывая глаз от Лауры, я ответил Петру:

– Хорошо. Мы уходим. — И склонившись поближе к ней, добавил: — Прощай, моя ненаглядная.

А потом я направился к выходу, не оглядываясь, предоставляя Вильгельму возможность последовать за мной, если он этого захочет.

Когда мы оказались у самого выхода из облицованного стальными листами коридора, Кароль и Зенон уже были на месте. Оба они держались за рукоятки и с любопытством посмотрели на нас.

– А где?..

И тут в лаборатории позади нас грохнул выстрел. Лаура!

И я понял, что Петр даровал ей вечный покой единственным остававшимся у него способом.

– Пошли, — я потянул Вильгельма за рукав. — Теперь нам придется как следует поторопиться.

Он поспешил выполнить подразумевавшийся под этими словами приказ, не подозревая, что я разгадал его обман: такая конструкция никогда не сработает.

Так я спас мир, более ничего не стоивший для меня.

Внутри огромного помещения засуетились патрули, устремившиеся к оружейным кладовым; тяжелые сапоги глухо топали по устланным ковровыми дорожками коридорам. Однако они пропустили старшего научного специалиста, уходившего подальше от неведомой опасности, вдруг объявившейся в лаборатории.

Мы были уже слишком далеко, чтобы услышать звуки стрельбы, однако я знал: Петр дорого продаст свою жизнь.

А потом было узкое дефиле, в дальнем конце которого лежали четыре окровавленных трупа — убитый в полном составе патруль, а наш друг Станислав, бледный, смертельно раненый, стонал на полу будки часового.

Подошедший к нему Кароль пробормотал какие-то утешительные слова и немецким кинжалом даровал нашему спутнику единственную возможную для него свободу.

Отупев и ничего не ощущая, я шел к лесу, начиная свой путь к свободе.

Позже была встреча с представителями Королевских ВВС, а затем полет на родину; однако меня поразила посттравматическая амнезия, как мне сказали потом, и остаток пути домой навсегда затерялся в моей памяти.

Правда, я чуточку помню отчет, который давал на уединенной уилтширской ферме. Но полностью в памяти восстанавливается лишь разговор со Стариком, состоявшийся после того, как я вернулся к своим обязанностям в Уайтхолле.

– Садись, — он указал корешком трубки в сторону жесткого деревянного кресла. — Мне очень жаль Лауру.

– Благодарю вас, сэр.

На столе перед ним грудилась стопка машинописных листов, диаграммы были подписаны мелким разборчивым почерком, который я не мог не узнать.

– Можете отправить их прямо в корзину, — я показал на бумаги.

– Они ничего не стоят.

В его серых глазах промелькнуло одобрение.

– Бесспорно, ты не высказал этого там. Но почему ты прихватил с собой бесполезный живой балласт?

Я закрыл глаза.

Лаура…

Во снах она всегда смотрит на меня.

– Возможно, ты слишком рано приступил…

Я поднял веки.

– Прошу прощения, сэр, — я должен был объяснить. — Это моя вина. Мне слишком многое было известно. Зная то, что показал мне Фейнман, я мог бы лично довести до ума тот неудачный проект. Я мог бы заставить нацистскую программу работать. Исправить ошибку Вильгельма…

– Нет, из всех людей именно ты никогда…

– Я мог это сделать и сделал бы, сэр.

Старик еще качал головой, обнаруживая слишком глубокую веру в собственного агента.

Я встал, подошел к окну и, соединив за спиной руки, принялся рассматривать серое изваяние, высившееся посреди улицы. Бульвар Уайтхолла, как я вдруг понял, слишком напомнил мне довоенный Берлин.

– Споровая инфекция, — сказал я негромко, — обратима, если ее вовремя перехватить. Они предложили бы мне вернуть Лауру, и я ничего бы не смог скрыть от них.

Заботливая рука легла на мое плечо: Старик впервые прикоснулся ко мне после рукопожатия, завершившего нашу первую встречу, состоявшуюся три года и целую жизнь тому назад.

– Поэтому он и захотел к нам. Вильгельм то есть, — вздохнул я.

– Он слишком боялся своих господ, чтобы остаться там. Возможно, он преувеличивал в отчетах собственные успехи. Но если бы он предложил им меня…

Незачем подчеркивать очевидное.

– Итак, наш новый нацистский друг — просто дешевка, — пробормотал Старик.

От деревянных панелей кабинета пахло мебельной полиролью; с запахом ее конкурировал аромат трубочного табака; снаружи доносился крик одинокой чайки. Какая бессмыслица.