Александр Житинский - Самарин

– Для мировоззрения, – сказал он. – Научное мировоззрение прививает человеку точность и правдивость. Именно эти вещи необходимы в искусстве.

«В искусстве!» – саркастически повторял про себя Константин Саввич, вглядываясь в афиши. Зять докатился до того, что стал играть роль огурца. Никакого творческого роста Константин Саввич не замечал.

И еще внуки. И еще деньги…

Печальный заяц старел. Самарины Константины Саввичи проходили мимо него с чувством правоты и сожаления. Кроме всего прочего, Игорь подорвал веру в искусство, в актеров, в волшебный мир театра. Для Самарина актеры были необыкновенными и воздушными, остроумнейшими и изящнейшими существами – они так мило и легко перебрасывались словами на сцене и на экране, давали интервью в газетах, они позволяли себе, по слухам, менять семьи, чего Константин Саввич не признавал. Все это делало их людьми другого плана и измерения. Слава, успех, деньги, фестивали, вспышки блицей – вот что незримо входило в понятие «артист» у Самарина.

Но с Игорем все было не так. Искусство явно обманывало Самарина. Друзья Игоря по театру с помятыми лицами стучались в двери дома и просили трешку до получки. Их незнаменитые фигуры, непримечательные и даже сомнительные внешности наводили на мысли о деградации искусства. Проще, однако, было отказать им в праве на него, оставив такое право телевизионным и экранным звездам.

Что Константин Саввич и сделал, предпочитая, по своему обыкновению, ясную и четкую позицию.

Не бывает печальных зайцев! Это все выдумки.

– Настя, ты здесь? – шепотом позвал Константин Саввич.

Он прекрасно знал, что она здесь и не спит, но неизменно спрашивал – вот уже сорок лет спрашивал, с тех июльских ночей в Самарине у деда Кузьмы.

Константин Саввич нащупал в темноте край одеяла – пухлый и скользкий атласный край под пододеяльником – отогнул его и влез на высокую кровать. Крахмальная простыня пахла сеном.

Стараясь не дотронуться до Анастасии Федоровны, Константин Саввич повернулся на правый бок и, как всегда, в прорехи истлевшей дранки увидел низкое окно избы деда, освещаемое изнутри керосиновой лампой. Сеновал стоял в огороде – четыре жерди, схваченные крест-накрест другими и увенчанные двускатной скромной крышей. Слева и справа лежала деревня Самарино, где почти все были родственниками и носили ту же фамилию. Дед Кузьма, отец Саввы, сын Ивана. Дядьки Иринарх, Федот, Семен, Михаил. Тетки Ксения и Людмила, племянники и племянницы, братья и сестры, свояки, шурины, девери, невестки, зятья. И все – Самарины.

Константин Саввич гостил у деда каждое лето до той поры, пока не женился. После свадьбы привез показать Настю в Самарино и больше уж не ездил. Дед Кузьма вскоре умер, другие родственники были не так близки, и Самарино стало являться тайно, по ночам, тревожа Константина Саввича запахом дыма и сена, мерцающими в окошках язычками огня, дальними переборами гармоники.

Константин Саввич протянул руку в темноту, и пальцы его безошибочно встретились с пакетиком снотворного, лежащим на столе рядом с кроватью. Стараясь не шуршать оберткой, Константин Саввич извлек таблетку и быстро бросил ее в рот.

– Костя, ты опять глотаешь эту гадость? – пробормотала Анастасия Федоровна.

– Голова что-то… голова… – прошептал Константин Саввич.

Он слегка напряг зрение и увидел, что приоткрылась дверь в избе дядьки Иринарха. Полоска света пересекла крыльцо, разрезала его на две половины, а потом в полоске изогнулась черная спина кошки. Кошка исчезла, а на крыльцо, воровато оглядываясь, выскользнула женская фигура в белом платке. Константин Саввич узнал в ней Анну, дочь дядьки Семена, и вспомнил повторяемые последние годы разговоры о каких-то темных делах дядьки Иринарха и его племянницы. Константин Саввич в подробности не вдавался.

Анна сошла с крыльца и скрылась из глаз, а немного погодя на крыльцо вышел сам дядька Иринарх в исподнем, шумно вздохнул, потер себе грудь кулаком, помочился сквозь редкие столбики перил, зевнул – и снова темь над Самарином, глушь да тишь.

«Мало жил… – вдруг с тоской вспомнил Константин Саввич, и словно волчий вой отозвался из-за леса: – Мало жи-ил!»

Теплый ветер пронес по деревне тонкую ночную пыль, не прибитую туманом, оборвалась с неба косая тень летучей мыши, а глубоко в сене зашуршал, зашевелился какой-то жучок.

Константин Саввич скомкал подушку, уткнулся в нее подбородком и закрыл глаза. Самарино не уходило.