Александр Житинский - Страсти по Прометею

– Невероятно! Вы что, счастливчик? Обычно первый вариант сценария действует на него, как красная тряпка на быка.

– Значит, я тореадор, – опять пошутил я. Никак я не мог понять, что здесь не все имеют право шутить. Морошкина сразу стала серьезной. Даже грустной.

– Желаю вам сохранить ваш оптимизм, – сказала она.

Мы нашли Дарова в студии. Шел тракт. Тракт – это по-телевизионному репетиция передачи. Даров сидел в аппаратной перед восемью экранами, расположенными в два ряда друг над другом. На всех экранах показывали куриное яйцо крупным планом. На яйце был виден штемпель. Значит, оно было диетическим.

– Уберите штемпель, – сказал Даров в микрофон.

В кадр влезла чья-то волосатая рука и повернула яйцо другим боком. На мой взгляд, принципиально ничего не изменилось. Но Даров остался доволен.

– Так! – сказал он. – Что же дальше? Давайте, давайте!

На экране появилась та же самая рука, но теперь уже вооруженная молотком. Я вдруг понял, что сейчас произойдет что-то страшное. И действительно, рука сделала замах и что есть силы ударила молотком по яйцу. Яйцо вдребезги разлетелось.

– Плохо! – резюмировал Даров. – Никуда не годится! Это вам не гвозди забивать! Зритель на этом месте должен вздрогнуть. Давайте еще раз!

– Андрей Андреевич, осталось одно яйцо, – донесся из динамика жалобный голос.

– Нет, я не могу так работать! – вскипел Даров. – Сколько вы приобрели яиц?

– Десяток, – сказал тот же унылый голос.

– Вы, голубчик, домой покупайте десяток. Для яичницы, – саркастически сказал Даров. – А у нас все-таки производство. Кончайте с последним! Больше экспрессии!

Рука восстановила статус-кво, а потом с такой злостью долбанула по яйцу, что даже скорлупы не осталось.

– Ну вот, – добродушно сказал Даров. – Вас, оказывается, нужно разозлить.

Потом старик повернулся к нам, поздоровался и принялся читать мой сценарий. Вскоре ему стало тесно его читать, потому что Дарову нужно было двигаться. Мы перебежали рысцой в коридор, где Даров стал прыгать со сценарием в руках, шевеля губами, поднимая брови и тому подобное. У него было удивительно много энергии для таких лет. Он вспотел, как бегун на длинную дистанцию. Мне даже неудобно стало, что я заставил его расходовать силы.

– Молодец, гусь! – воскликнул Даров, дочитав.

– Какой гусь? – не поняла Морошкина.

– Грудзь, наш Грудзь, – зсмеялся Даров. – Никак от него не ожидал. А где он сам, кстати?

– В Иркутске, – сказал я.

– Позвольте, – сказал Даров. – Что за фокусы?

– А кто это писал? – спросила Морошкина, указывая на сценарий.

– Я писал, – сознался я.

– В общем, сыровато… – после паузы сказал Даров. – Но кое-что есть. Вы когда-нибудь писали раньше?

Я сказал, что пишу с шести лет. В школе очень много писал. Сочинения, контрольные работы, планы работы пионерского звена, а потом комсомольского бюро. Затем писал в институте. Заявления, контрольные работы, курсовые проекты, дипломную работу. Сейчас пишу на службе. Объяснительные записки, заявления, отчеты, статьи, дипломные работы подшефным студентам, отзывы, а недавно даже написал проект приказа по институту. Кроме того, пишу письма, поздравительные открытки и телеграммы. В общем, можно было научиться писать.

Даров сказал, что это не те жанры. А по-моему, жанр приказа ничем не хуже повести и сценария.

Короче говоря, мой сценарий приняли в работу. Относительно договора никто не заикнулся. Морошкина предложила мне начинать второй сценарий и подготовить выступающего к сентябрю. То есть подготовить шефа.

Мы еще немного поговорили о сценарии. Про деньги ни гугу. Потом Даров с Морошкиной принялись горячо что-то обсуждать. Я ничего не понимал в разговоре. Он касался монстра Валентина Эдуардовича Севро, главного редактора. Судя по их высказываниям, он был лихой рубака. Он только и делал, что рубил сценарии и передачи.

– Слушайте, юноша, это вам пригодится, – предупредил меня Даров.

И я покорно слушал, как монстр зарубил какого-то Фонарского за то, что Фонарский использовал в сценарии цитату какого-то Мызина, а нужно было вставить туда цитату из сочинений какого-то Богдановича. Эти фамилии мне ничего не говорили. Еще у несчастного Фонарского не был выстроен изобразительный ряд, как они выражались. Но этого Севро почему-то не разглядел, чем лишний раз подтвердил свою профессиональную непригодность.

Как-то потихоньку складывалось впечатление, что монстр – бездарь, да и Фонарский тоже бездарь. Как я потом заметил, это вообще характерно для творческих работников. Нет, не бездарность. Вы меня неправильно поняли. Я говорю об этике отношений.