Дмитрий Глуховский: Похолодание

Декабрь выдался неожиданно холодный, в январе температура упала еще ниже, а февраль оказался самым тяжелым за всю историю наблюдений. Метеорологи пытались осмыслить происходящее, но сбивались и противоречили друг другу. В старых домах взрывались изглоданные ржавчиной трубы отопления, Москва поглощала больше мазута, чем успевал выдавать лоснящийся отечественный нефтепром. Мерзла Украина, тряслась с непривычки Германия, околевала занесенная снегом Испания... В Южном полушарии лето напоминало в лучшем случае позднюю осень. Человечество, съежившись, ждало весны.

В марте две тысячи восьмого ртутный столбик сделал несмелую попытку подняться, но не смог дотянуться и до отметки в минус двадцать пять.

В апреле стало ясно: оттепель, которой все так ждали, не наступит. Черные ветви деревьев оставались голыми, озимые вымерзали, продуктовые склады Гохрана принимали свирепых инспекторов из спецслужб. Европа закупала зерно в Австралии, потому что Канада в панике обрезала экспорт.

Снег все валил и валил...

Цены на газ взлетели до небес, но продавать его на Запад означало бы лишиться тепла самим. Соединенные Штаты вскрыли стратегические запасы нефти. В Польше, которая в свое время не поспела на раздачу Господом полезных ископаемых, вымерзали целые деревни. Андрей хорошо помнил телерепортажи тех времен. Потому, наверное, что ни о чем другом телевидение уже говорить не могло, и так продолжалось до тех пор, пока мир не оглох и не ослеп от нехватки электроэнергии.

Мировые светила, вызванные для объяснений на трибуну Организации объединенных наций, поблескивали тускло и неубедительно, как фальшивая мелочь. Новый ледниковый период. Не доглядели. Развалившиеся в креслах Генассамблеи ООН европейские лидеры - впервые с эпохи колонизации с искренним интересом - поглядывали на представителей африканских стран. Дома их ждали стотысячные демонстрации: люди требовали тепла, будто избранные ими коррупционеры и популисты были наместникам Бога на земле и могли с ним договориться.

В августе Москва уже начинала пустеть: котельни выходили из строя, горела перегруженная масляными обогревателями проводка, рассыхались китайские стеклопакеты с непременной надписью «Сделано в Германии». В Китае к этому моменту голод унес жизни тридцати миллионов человек, и было введено военное положение, а в Германии четырежды сменилось правительство; последнее ввело топливные и продуктовые пайки.

Андрей подкинул в свой тщедушный костерок еще одну стопку брошюр. Город, через который он брел к своему дому, напоминал прежнюю Москву не больше, чем окостеневший труп в холодильной камере морга походит на еще вчера дышавшего человека.

Большие города плохо переносят холод... Останавливается их кровоток, тысячи клапанов перестают гнать кипящую воду по венам теплотрасс, холодеют капилляры труб в квартирах, и отказывает нервная система электросети.

Окна покрываются изморозью изнутри.

Стремительно плешивеют парки. Печки-буржуйки возвращаются из исторических романов на оптовые рынки, и печки эти кормят обрубками холеных московских тополей, а растапливают страницами, выдранными из тех самых исторических романов... Старики замерзают насмерть в своих квартирах, чтобы навечно остаться в этих унылых склепах, обклеенных облезлыми обоями и пожухшими фотокарточками: в квартирах, как и за окном, минус тридцать, и о погибших не напомнит даже запах.

Скорые не справляются с вызовами на места, где в километровых очередях за хлебом теряют сознание обмороженные женщины. Больницы переполнены. В ноябре синоптики мрачно сулят пятидесятиградусные морозы, понимая, что, узнай их кто на улице, возмездия не избежать.

Власти сначала рекомендуют, а потом приказывают покинуть столицу, и по Киевскому шоссе нескончаемым пестрым караваном ползут автобусы, военные грузовики, взмыленные иномарки. С переполненных вокзалов уходят последние поезда с красным крестом на вагонах и снежными шапками на крышах, и люди дерутся, убивают за право ехать и спать в заиндевевших тамбурах. Жители уходят из коченеющего города. Москва исторгает свою душу...

К весне две тысячи десятого – если еще можно было говорить о временах года – в истерзанной падальщиками сумеречной Москве свет горел только в Кремле – из принципа – да в здании Курчатовского института, где, охраняемый спецназом, тлел действующий ядерный реактор.

Пятиэтажные сугробы на месте хрущевок, сталагмиты сталинских высоток, исполинские лыжни Ленинского и Кутузовского проспектов... Пути отступления горожан, навсегда уходящих на юг, где их никто не ждал, но где должно было быть хоть немного теплее.