Йен Макдональд - Маленькая богиня

Сорок мужчин несли меня на носилках, привязанных к бамбуковым стволам, не тоньше меня в обхвате. Они шли осторожно, нащупывая каждый шаг, словно улицы стали вдруг скользкими. Я, в окружении богов, жрецов и очумевших от святости садху , [14] Садху — в индуизме — аскеты, давшие обеты отшельничества и странничества. восседала на золотом троне. Ближе всего ко мне шли мои кумарими, мои матери, такие нарядные в красных платьях и головных платках, с лицами, раскрашенными так, что они вовсе не напоминали людей. Но голос высокой кумарими и улыбка улыбчивой кумарими заверяли меня, что я вместе с Хануманом и Таледжу продвигаюсь сквозь приветственные крики и музыку и знамена, яркие на фоне синего неба, и запах, знакомый мне с той ночи, когда я стала богиней, — запах крови.

В тот Дасан город приветствовал меня, как не приветствовал никогда. Гул с ночи Лакшми не умолкал весь день. Мне, как деви Таледжу, не полагалась замечать ничего столь низменного, как человеческие создания, но краешком накрашенных глаз я заглядывала за ряд роботов охраны, двигавшихся вместе с моими носилками, и улицы, расходившиеся лучами от ступы [15] Ступа — архитектурная разновидность храма. Чхетрапати, были плотно забиты людьми. Они плескали в воздух струи и потоки воды из пластиковых бутылок, и брызги, сверкая крошечными радугами, осыпали их дождем, но они этого не замечали. Их лица обезумели в молитвенном экстазе.

Высокая кумарими заметила мое недоумение и склонилась ко мне, чтобы шепнуть:

— Они совершают пуджа [16] Пуджа — молитвенный обряд. ради дождя. Второй раз не пришли муссоны, деви.

Я заговорила, и улыбчивая кумарими заслонила меня, чтобы никто не увидел движения моих губ.

— Нам не нравится дождь, — твердо заявила я.

— Богиня не может делать только то, что ей нравится, — сказала высокая кумарими. — Это серьезное дело. Людям не хватает воды. Реки пересыхают.

Я вспомнила реку, бежавшую в далекой глубине у дома, где я родилась, мутную, как сливки, воду с разводами желтой пены. Я видела, как она проглотила моего дядю, и не могла представить ее себе слабой, исхудавшей, голодной.

— Тогда зачем же они выплескивают воду? — спросила я.

— Чтобы деви дала им еще, — пояснила улыбчивая кумарими. Но я не видела в этом смысла даже для богини и насупилась, стараясь понять людей, и так вышло, что я смотрела прямо на него, когда он появился.

У него была бледная кожа горожанина, и волосы, зачесанные налево, поднимались и опускались, как крыло, когда он вынырнул из толпы. Он прижал кулаки к вороту рубахи с косыми швами, и люди отхлынули от него. Я видела, как он просунул большие пальцы в две петли черной бечевки. Я видела, как он разинул рот в громком крике. Потом робот развернулся, и я увидела серебряную вспышку. Голова юноши взлетела в воздух. Глаза и рот округлились в крике: «О!» Личный автомат короля сложил клинок, как мальчик складывает карманный нож, прежде, чем тело, как тело того смешного козла в Хануман Дхока, осознало, что мертво, и упало наземь. Мои носильщики запнулись, покачнулись, не зная в растерянности, куда идти и что делать. На миг мне показалось, они меня уронят.

Улыбчивая кумарими испустила тихий крик ужаса:

— О! О! О!

Лицо мое было забрызгано кровью.

— Это не ее кровь! — выкрикнула высокая кумарими. — Это не ее!

Она смочила слюной носовой платок и нежно стирала с моего лица кровь юноши, когда появилась королевская охрана в темных костюмах и очках и унесла меня в ожидавший автомобиль.

— Вы испортили мне выход, — сказала я королевскому стражу, когда машина тронулась с места.

Молящиеся в узких переулках с трудом уступали нам дорогу.

В тот вечер высокая кумарими пришла ко мне в комнату. Воздух гудел от винтов вертолетов, выискивающих заговорщиков. Вертолетов и механизмов, подобных личным автоматам короля, способных летать и озирать город с высоты взглядом коршуна. Она присела ко мне на кровать и положила на вышитое красным и золотым покрывало голубую прозрачную коробочку. В ней были две светлые таблетки.

— Это поможет тебе уснуть. Я покачала головой.

Высокая кумарими спрятала голубую коробочку в рукав платья.

— Кто это был?

— Фундаменталист. Карсевак. Глупый грустный молодой человек.

— Индус, но он хотел нам зла.

— В том-то и безумие, деви. Он и ему подобные считают, что наше королевство стало слишком западным, слишком оторвалось от корней и религиозных истин.