Тони Дэниел - Грист

Ее собственный вес держит ее на мне. Я грызу, я царапаю, я чую запах ее сердца. Я чую свежую кровь ее сердца! Я его слышу! Я его чую! Зубами и когтями я пробиваюсь к нему.

Я кусаю.

О да.

Крысиха начинает дергать лапами и кричать, и пока она это делает, кровь ее сердца толчками выливается на меня, заливает меня, и вскоре моя шерсть сплошь намокает от крови, и весь этот темный мир становится кровью.

Через долгое, очень долгое время крысиха умирает. Я высылаю свой грист, хило и немощно, но на этот раз нет никаких аутрайдеров, никаких попыток улизнуть. Она вложила все, что в ней было, в драку со мной. Она вложила в нашу битву все.

С большим трудом я вылезаю из-под крысы. Я слышу, как в углу суетятся крысята. Теперь, когда их мама мертва, они ничего не понимают.

Я должна их всех перекусать. Я должна их всех убить.

Меня не слушаются передние лапы, но слушаются задние. Я проталкиваюсь к ним, волоча живот по земле, как змея. Я нахожу их, они сгрудились в самом дальнем углу, залезая от страха друг на друга. Деваться им некуда.

Все происходит точно так, как я обещала крысихе. Я убиваю каждого из них одним-единственным укусом, попутно считая. Три и десять это тринадцать.

А потом с этим делом покончено, и все они мертвые. Я убила их всех.

Вот так.

Есть лишь один путь наружу: путь, которым я пришла. Им я и направляюсь, ползу на животе, толкаясь задними лапами, держась по возможности таким образом, чтобы переломанная, обнаженная кость не цеплялась за корни и камни. Через какое-то время я начинаю чувствовать боль, отступившую на время битвы. Мне никогда еще не было так больно.

Я ползу и ползу, не знаю уже, как долго. Если я встречу другую крысу, эта крыса меня убьет. Но они либо все уже мертвые, либо боятся; я не слышу их и не чую. Я ползу туда, где, мне кажется, верх, я надеюсь, что ползу наверх.

И по прошествии бесконечности, времени столь долгого, что вся кровь на шерсти высохла и начала осыпаться коричневыми чешуйками, я высовываю голову наружу.

ТБ здесь. Он ждал меня. Ласково, очень ласково он вытаскивает меня из крысиной норы. Осторожно, очень осторожно он кладет меня в мой мешок.

— Джилл, — говорит он, — я исправлю тебя. Я знаю.

— Наверное, это была Великая Мать всех крыс.

Она была такая большая, такая большая и злая. Она была смелая, умная и сильная. Это было прекрасно.

— И что же ты делала? Я ее кусала.

— Джилл, я никогда не видел и никогда не увижу таких, как ты.

Я убила ее, а потом убила всех ее детенышей.

— Пошли-ка мы, Джилл, домой. Да. Вернемся домой.

Лежа в полумраке мешка, я слышу, как грист ТБ призывает меня уснуть, призывает здороветь, и я глубоко вздыхаю и сворачиваюсь, насколько могу, клубком и падаю, бесконечно падаю в сны, где я бегу по следу, отмеченному брызгами крови, и след совсем еще свежий, и я преследую крысу, и ТБ со мною, совсем рядом, и я скоро укушу крысу, скоро, скоро, скоро…

Очнись, Андре Сад. Твой разум витал в эмпиреях, а теперь тебе нужно сосредоточиться. Ну, быстрей. Как можно быстрей. Пространство — время. Комки галактических скоплений. Средненькое скопление. Двухрукавная спираль.

Желтая звезда.

Вот сеть тросов, соединивших внутренние планеты друг с другом. Артефакт осознания, говорят иногда. Меркурий, Венера, Земля и Марс повисли в сверкающей паутине, раскинутой по мерзлому пространству и достигающей даже пояса астероидов. Невероятные — пятьдесят миль в поперечнике — тросы, нисходящие с небес к полюсам, непомерно огромным шарнирам Кардана, смазка которых — горячая магма планетных глубин. Вращение и колебание. Быстрее. Где-то на флагеллирующей между Землей и Марсом кривой, на Диафании ты найдешь и себя. Ближе, ближе. Крутящийся шарик, стомильная бусинка в ожерелье длиною в миллионы миль. Приблизься, ближе, еще ближе.

По всей длине Диафании Земля — Марс Андре замечал приготовления к войне, подобных которым никогда еще не было. Создавалось впечатление, что весь без остатка Мет, вся сеть межпланетных тросов, перестроен в неприступную крепость, в которой люди — лишь маловажный элемент.

Его кокон раз за разом задерживался, уступая дорогу войскам, а военный грист роями перемещался взад и вперед, сообразно выполнению той или этой задачи. «Мы живем в беспросветной ночи на углероде тросов, — думал Андре, — в темном сверкании коридоров, где поверхность говорит с поверхностью еле слышными шепотками, подобными пальцам, и где коды, что покрупнее, эксгумированные скелеты миллиардов разумов стучат друг о друга на кладбище логики, пожимая руки, непрерывно пожимая друг другу костяные алгоритмические руки и строго соблюдая строгий протокол, необходимый для целей уничтожения».