Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я - Повести

Сенька подмигнул брату. Максим таращил голубые глазенки, мял в кулаке материн воротник…

— Мария, давай мальца, пойди на стол собери, — приказал отчим.

— Да, я вот тут… — вспомнил Сенька. — Гостинцы из Москвы…

— Никак, в самой столице был? — ахнула мать. — Как же ты?..

— Потом, Мария, потом, — остановил ее отчим. — Все расскажет. Пожрать сперва…

Когда дразнящий запах оладий защекотал Сенькины ноздри, а отчим достал из буфета бутылку и, крякнув, выставил на стол три рюмки, Сенька как-то вдруг разом осознал, что вернулся домой, и едва не разревелся, уткнувшись носом в вытертую до лоска диванную думочку. Однако перемогся — мужик уже, стыдно… Отчим тактично отвернулся, полез на верхнюю полку за праздничными тарелками.

Максима вернули в кровать, насыпали ему погремушек. Сенька пытался подластиться к нему, сунул цветную мудреную авторучку. Малыш авторучку повертел в пухлых пальцах, попробовал на зуб, выкинул на пол. Смотрел по-прежнему настороженно, исподлобья.

— Диковат, — определил отчим. — Привыкнет… С возвращением… — сказал он чуть погодя и, не моргнув, опрокинул в себя полную до краев рюмку.

Мать лишь пригубила, всхлипнув, не сдержалась:

— Колюшку б еще дождаться!..

— Прекрати реветь! — рявкнул отчим. — Радость в доме! — И, обернувшись к Сеньке, заглянул в лицо: — Ну?

Потом ели береженые шпроты и салат из морской капусты. Потом суп и еще макароны с подливой. Потом чай с оладьями и яблочным вареньем. Сенька распух, отвалился на диване, с трудом ворочал языком. Но отчим, ополовинивший уже бутылку, все спрашивал и спрашивал, и приходилось выдумывать все новые подробности его залихватской московской жизни, а мать ахала, охала и прижимала ладони к красным, обвисшим книзу щекам.

О клинике Сенька не рассказывал ничего, давно решил так: ни к чему это. Если рассказать кому, так это Коляну, когда вернется. Для матери и отчима придумал другую историю, веселую и грустную, с хорошим концом. Помогли прочитанные книжки. Отчим хохотал, ударял себя ладонями по мощным ляжкам. Мать тетешкала раскапризничавшегося Максима. Сенька — не то от стопки водки, не то от напряженного внимания слушателей — вошел во вкус и с каждой минутой становился все красноречивее.

— Нет, ты расскажи, как на базаре лимонами торговал! — требовал отчим. — Расскажи, расскажи: Мария не слышала: она в кухню вышла…

Сенька рассказывал еще и еще, и уже казалось ему, что так все и было на самом деле, а то, что еще утром бередило и царапало душу, всего лишь странный, бредовый, предрассветный сон, который тает с первым лучом солнца… Мир опять сузился до привычных сталеварских размеров, снова стал понятным, скучноватым и до боли, до щекотки в носу родным…

«Да нет, было все, — с усилием сказал себе Сенька. — Было. Я помню, Андрей. Я помню, Глашка. И я не забуду. Просто теперь я вернулся домой. Домой. И здесь все будет по-другому. Хорошо будет…»

Сенька привалился к спинке дивана, размягченно взглянул на довольного, сытого и пьяного отчима, на радостно улыбающуюся мать… Ласково улыбнулся брату. Забытый всеми Максим стоял в своей кроватке и, насупив светлые бровки, смотрел куда-то в угол.

Сенька перевел глаза туда и разом подобрался. Усмехнулся своему вмиг улетучившемуся благодушию. Все опять стало на свои места.

На стене, чуть пониже часов, в том месте, куда смотрел рассерженный малыш, медленно тлели выцветшие обои.