Светлана Дильдина - Восемнадцать роз Ашуана

— Еще вопрос. Марк… этого человека, похоже, нет в живых. Как узнать, кто он?

— Боюсь, тут я бессилен. Если вы знаете только имя…

— Только его.

Старик тяжело вздохнул. Так и предполагал. Выставил себя на посмешище… ради чего? Хотя не так уж страшно показаться глупцом. Раньше от стыда бы сгорел, а сейчас — все равно. Вернуть тишину и покой, больше желать нечего.

Доктор Челли ушел.

— Никаких больше призраков, — сказал Ренато, обращаясь к себе самому. — Я умру в здравом рассудке. Как жил.

Два следующих дня прошли спокойно. Будто незадачливый медиум, покидая дом, унес с собой все загадочное. Ренато повеселел, даже шутил с Денизой.

— Будь я помладше лет на… скажем, на тридцать, сделал бы предложение!

— Вы и сейчас ничего, а я не молодка, — посмеивалась женщина.

— В самом соку!

Дениза делала вид, что смущается и всерьез обдумывает предложение. И пекла лимонный пирог к приходу гостей — Ренато собрались навестить дети былого товарища… подтянутые, бодрые, они показались Ренато пришельцами из глубокого прошлого. Когда-то эти двое были детьми… сидели у него на коленях и таскали со стола печенье, когда думали, что не видит отец…

Потом они ушли. Вечер с Денизой у телевизора показался необычайно приятным.

— Кажется, я совсем устал от людей, — пожаловался старик.

— Это пройдет… Осень, — отозвалась Дениза.

Ренато, кутая ноги в плед, почти не смотрел на экран — казалось, что картинка подрагивает, и все изображения сливались в одно расплывчатое пятно. Но он слышал, а иногда все же поднимал глаза.

Выпуск новостей… жизнь идет. В отдельности каждый — букашка, век его короток, но когда слушаешь новости, кажется, что человечество еще на что-то годится. Сейчас с экрана вещал диктор в темно-синем костюме, прилизанный и вышколенный. Ренато прищурился, пытаясь разглядеть его получше.

— Трагедия Лейвере навсегда останется в нашей памяти. Мы глубоко скорбим вместе с родными и друзьями погибших, — говорил диктор, и лицо его было торжественно, и сквозь торжественность проглядывала растерянность, делавшая то, что он говорил, подлинным выражением чувств, а не заученным текстом.

— Что он говорит, Дениза?

— Да как всегда, — женщина улыбнулась.

— Не понимаю. Что за трагедия?

Картинка на экране сменилась — теперь там рассказывала о спорте моложавая улыбающаяся блондинка.

— Какая трагедия? Все, хвала небесам, спокойно…

— Не путай меня, — сердито сказал старик. — Перед этой дамочкой диктор говорил о трагедии, память о которой останется навсегда… Что это было?

— Да что вы! — Дениза обеспокоено поднялась, шагнула к Ренато. — Говорили о ремонте ратуши, об открытии новой дороги…

— Я слышал своими ушами! Он сказал — Лейвере… Трагедия Лейвере! Что это за место и что там произошло?

— Может быть, вам лучше прилечь, отдохнуть? — растерянная служанка не знала, что еще предложить Ренато: выпить лекарство, или его любимого чаю с бальзамом, или просто поговорить о другом?

— Ты считаешь, у меня мутится рассудок? — тихо спросил Ренато.

— Святые силы! Вот уж ни разу…

— Спасибо.

…Потому что я уже ни в чем не уверен, подумал Ренато. Но вслух этого не произнес.

— Пусть завтра придет Микаэла, — попросил он Денизу. — Пригласи ее.

— Микаэла, родная, окажи мне услугу.

— Да, дедушка?

— Поищи… в газетах или как-то еще, что за место — Лейвере, и что там произошло?

Любопытная девчонка оживилась пуще прежнего:

— Красивое слово… Откуда оно?

— Не знаю. Мне очень надо, Микаэла… ты поищи.

Ренато ждал. Дни походили на хрусткий древний папирус — неловко согнешь, и разломится. Правнучка явилась через неделю — звонкая, свежая, с лиловыми цветами — осенними колокольчиками — в руках. Она была существом иного мира — мира, где все любят друг друга и все живы, где родительская забота само собой разумеется и позволяет быть озорным ребенком.

И почему девчонка упорно приходит с цветами? Наверное, потому, что старик улыбается при виде их — краешком губ, всего лишь отдавая дань заботе любимой правнучки; но Микаэла не понимает. А колокольчики — поздние… скоро цветы можно будет найти только в оранжереях.

— Тебе, дедушка…

Тяжелая серебряная ваза… Букет словно создан для нее. Ренато смотрел на колокольчики и ему было тревожно и тоскливо. Немые блеклые чашечки, нежные… и серебро, тоже немое — стоящая ваза не зазвенит, если по ней не ударить.

— Скажи, девочка — ты сделала, что я просил?