Феликс Кривин: Избранное

Зима была суровой, тепла не хватало, и все товарищи Куска Угля сгорели. Не сгорел только он сам и на следующий год говорил своим новым товарищам по сараю:

— …Мы несем в мир тепло — что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим…

Краеугольный Камень оказался камнем обыкновенным.

В семье Сверла радостное событие: сын родился.

Родители не налюбуются отпрыском, соседи смотрят — удивляются: вылитый отец!

И назвали сына Штопором.

Время идет, крепнет Штопор, мужает. Ему бы настоящее дело изучить, на металле себя попробовать (Сверла ведь все потомственные металлисты), да родители не дают: молод еще, пусть сперва на чем-нибудь мягоньком поучится.

Носит отец домой пробки — специальные пробки, утвержденные министерством просвещения, — и на них учится Штопор сверлильному мастерству.

Вот так и воспитывается сын Сверла — на пробках. Когда же приходит пора и пробуют дать ему чего-нибудь потверже (посверли, мол, уже научился!) — куда там! Штопор и слушать не хочет! Начинает сам для себя пробки искать, к бутылкам присматривается.

Удивляются старые Сверла: и как это их сын от рук отбился?

Яблоко пряталось среди листьев, пока его друзей срывали с дерева.

Ему не хотелось попадать в руки человека: попадешь, а из тебя еще, чего доброго, компот сделают! Приятного мало.

Но и оставаться одному на дереве — тоже удовольствие небольшое. В коллективе ведь и погибать веселее.

Так, может быть, выглянуть? Или нет? Выглянуть? Или не стоит?

Яблоко точил червь сомнения. И точил до тех пор, пока от Яблока ничего не осталось.

Картина дает оценку живой природе:

— Все это, конечно, ничего — и фон, и перспектива. Но ведь нужно же знать какие-то рамки!

Ботинки скрипели так громко, что Шлепанцы, у которых при полном отсутствии голоса был довольно тонкий слух, не раз говорили:

— Да, наши Ботинки далеко пойдут.

Но как бы далеко ни ходили Ботинки, всякий раз они возвращались в свою комнату.

— Ну что? — интересовались Шлепанцы. — Как реагировала публика?

— Да никак! Советовали нас чем-то смазать.

— Канифолью, наверное! — подхватывали Шлепанцы. — Слышали мы этих любителей канифоли, — разве у них скрип? А тоже называются — Скрипки! Вот у вас…

Ботинки стояли, задрав носы от удовольствия. Им даже было немножко приятно, что их не понимают, недооценивают, и они с радостью внимали словам Шлепанцев:

— Ничего, ваше время придет!

И время Ботинок действительно пришло. Их смазали, но, конечно, не канифолью, а обыкновенным жиром. Ботинкам, как видно, жир понравился, они успокоились и перестали скрипеть. В комнате стало совсем тихо.

И только временами из-под кровати доносился сокрушенный вздох Шлепанцев:

— Какой талант загубили!

Мелок трудился вовсю. Он что-то писал, чертил, подсчитывал, а когда заполнил всю доску, отошел в сторону, спрашивая у окружающих:

— Ну, теперь понятно?

Тряпке было непонятно, и поэтому ей захотелось спорить. А так как иных доводов у нее не было, она просто взяла и стерла с доски все написанное.

Против такого аргумента трудно было возражать: Тряпка явно использовала свое служебное положение.

Но Мелок и не думал сдаваться. Он принялся доказывать все с самого начала — очень подробно, обстоятельно, на всю доску.

Мысли его были достаточно убедительны, но — что поделаешь! — Тряпка опять ничего не поняла. И когда Мелок окончил, она лениво и небрежно снова стерла с доски все написанное.

Все, что так долго доказывал Мелок, чему он отдал себя без остатка…

Вот здесь живет Спесь, а через дорогу от нее — Глупость. Добрые соседки, хоть характерами и несхожи: Глупость весела и болтлива, Спесь — мрачна и неразговорчива. Но — ладят.

Прибегает однажды Глупость к Спеси:

— Ох, соседка, ну и радость у меня! Сколько лет сарай протекал, скотина хворала, а вчера крыша обвалилась, скотину прибило, и так я одним разом от двух бед избавилась.

— М-да, — соглашается Спесь. — Бывает…

— Хотелось бы мне, — продолжает Глупость, — отметить это событие. Гостей пригласить, что ли. Только кого позвать — посоветуй.

— Что там выбирать, — говорит Спесь. — Всех зови. А то, гляди, подумают, что ты бедная!

— Не много ли — всех? — сомневается Глупость. — Это ж мне все продать, все из хаты вынести, чтоб накормить такую ораву…