Владимир Дрыжак - Кесарево сечение

Я подумал, что Эндрю Джонович очень хороший человек. Но уж очень земной. Не понимает он всей исторической значимости текущих событий. А, интересно, я понимаю? А кто-нибудь вообще понимает? Да никто не понимает, разве вот только один Петр Янович и понимает. Но молчит. Возможно, как раз потому, что понимает. И интересно бы узнать, что именно он сейчас понимает…

– Не волнуйся, есть там у них и психиатры, и психотерапевты и даже просто терапевты, – проворчал Гиря. – Даже один паталогоанатом затесался. Так что за них ты не беспокойся, лучше за нас побеспокойся…

Он сидел с отсутствующим видом. Наконец, как бы обращаясь к самому себе, устало произнес:

– Господи, кто бы знал, как она мне осточертела, эта глупая баба! Даже родить, и то не может по-человечески. Все через!..

Сюняев оторопело на него уставился:

– Какая баба?

– Наша высокоразвитая цивилизация, – Гиря отвернулся и выразительно добавил в сторону: – Мать ее…

– Тебе плохо?!

– Мне хорошо, – зло буркнул Гиря. – Мне так хорошо, что дальше уже некуда. Мой астрал, как ты знаешь, летит сейчас к звездным мирам. А полную безопасность я ему обеспечить не сумел. И на посошок не выпили, и даже не посидели… И спросить за это не с кого!

Мне пришла в голову мысль, что сейчас, пожалуй, самый подходящий момент сделать то, о чем просил Бодун перед расставанием. Я достал из кармана коробочку, открыл, подошел к столу и вывалил камешек на столешницу прямо перед носом у Гири. Он поднял на меня глаза и вяло поинтересовался:

– Что еще за фокусы?

– Это, Петр Янович, вам подарок.

– Какой подарок? От кого?

– От Асеева.

– И что это такое?

– Вы.

– В каком смысле?

– В смысле камешков в горшочках. Космический артефакт.

Все немедленно повскакали со своих мест, сгрудились у стола и уставились на камешек. Сюняев их бесцеремонно растолкал, навис над столом, потыкал в камешек пальцем и спросил с придыханием:

– Это что, тот самый камешек?

Судя по тому, как он побледнел, в его артериях уже не осталось красных кровяных телец – там теперь циркулировал стопроцентный адреналин. Я даже испугался и промямлил:

– Ну… В общем, да. Если я вас правильно понял.

– И что там внутри?

– Предположительно, Гиря Петр Янович. И у меня в кармане еще один.

– И тоже Гиря Петр Янович? – свирепо прорычал Сюняев.

– Н-не знаю.., – пробормотал я, окончательно теряясь.

Я не понял, с чего это вдруг Валерий Алексеевич так взъерошился. Но, как говорится, внутри меня зашевелились подозрения, что дело тут нечисто.

– Что вы на него таращитесь? – вдруг ни с того, ни с сего рявкнул Гиря. – Камешков никогда не видели? Я тут, понимаешь, сижу в натуре – никому это не интересно. И никто не спрашивает, что у меня внутри. А какой-то зачуханный камешек, видите ли…

– А что у тебя внутри, Петя? – спросил Зураб Шалвович ласково и умиротворяюще.

Я подумал, что Зураб Шалвович все же молодец. Он всегда находит нужные интонации для гашения любой детонации.

– Что у меня внутри.., – буркнул Гиря. – У меня внутри чувство высокой ответственности за судьбы нашей цивилизации. И кое-что еще. Ну-ка, все отскочили на два метра! Пальцами тут тыкают…

– Если он вам не нужен, я возьму обратно, – сказал я делая обиженное лицо.

Гиря уничтожил меня взглядом и тоном, не терпящим никаких возражений, приказал:

– Давай второй!

Я послушно достал вторую коробочку и положил на стол рядом с первой. Гиря взял свой камешек, задумчиво, как бы что-то решая, повертел в пальцах, потом аккуратно вложил в коробочку и закрыл крышкой.

– Теперь еще и с этим возись, – сказал он раздраженно. – Значит так, господа хорошие, эти камешки – единственное, что нам осталось в наследство. И разбазаривать их я никому не позволю!

– В Непале таких камешков хоть пруд пруди, – сказал Кикнадзе пренебрежительно.

Гиря посмотрел на него очень внимательно и со значением произнес:

– В Непале – там половинки. А здесь – целые. И что там внутри разместил Асеев – неизвестно.

Он сгреб коробочки, встал, открыл свой знаменитый сейф, аккуратно уложил коробочки на полочку, закрыл дверь на два полных оборота и, вернувшись на место, бросил ключи на стол.

– Вот вам артефакт, – он ткнул пальцем в связку. – Изучайте!

– Это нечестно, – обиженным голосом произнес Валерий Алексеевич.

– А тыкать пальцем в мой светлый образ – честно?

– Я, между прочим, прикоснулся с благоговением. Как к святой иконе.

– Тогда уж надо было целовать.