Юлия Зонис - Боевой шлюп «Арго» [сборник]

– Этого достаточно.

Дайдзиро поднял голову. Стоящая на дорожке женщина была молода – наверное, не старше его. Молода, хрупка, прекрасна, как свежевыпавший снег в горах, или лепесток сакуры на темной воде пруда, или тонкая паутинка под солнцем. Ее серебристое кимоно, казалось, светилось на фоне массивных и темных арок – а статуя, наоборот, потускнела. Огромные глаза незнакомки мерцали яркой яшмовой зеленью.

– Не бойся, – улыбнулась кицунэ. – Я не причиню тебе вреда. Я тебя знаю. Акира мне рассказывал…

«Так вот зачем он приходил в храм», – подумал Дайдзиро. Вслух юноша не произнес ни слова, однако лиса рассмеялась. Смех ее оказался неожиданно низким и оттого еще более манящим.

– Да, Акира приходил ко мне. Я умела успокоить его тревогу, а бедняга все время тревожился. Вроде тебя – утыкался мне в колени и сидел так, как будто мне нечем больше заняться, кроме как утирать его слезы и выслушивать вздохи.

– Ты жестока.

– Разве? Мне говорили это раньше… Наверное, все мы жестоки к тем, кто нас любит. Зато, если сами влюбляемся, платим за свою жестокость сполна.

Текучим движением лиса приблизилась. Свет, исходящий от нее, чуть пульсировал и был прохладен и ясен. Тонкие пальцы легли на щеки Дайдзиро и властно подняли его лицо. Кицунэ наклонилась, всматриваясь:

– Ты немного похож на него. Только он был младше…

– Кто?

Близость ее тела мешала говорить и думать. Губы юноши щекотала мягкая прядь.

– Он. Тот, кого я любила. Кого я люблю.

Дайдзиро усмехнулся, прогоняя морок:

– Разве такие, как ты, способны любить?

Бледные губы красавицы изогнулись в неодобрительной гримаске.

– Даже камень способен любить – иначе что бы удерживало вместе составляющие его кристаллы? Я была молода, и я любила… Ах, как я любила! Он пришел в мой старый храм, он был болен, он умирал. Я спустилась, чтобы посмотреть – люди обычно так смешны перед смертью. Они суетятся, пытаются вспомнить незавершенные дела. Еще они начинают за все извиняться, это забавно… А он был спокоен. И думал о том, как красиво заходящее солнце. Красный свет зажигал алые арки моего храма, и они пылали, как факелы. Ему нравилось, что он умирает в таком красивом месте…

Красный свет. Значит, Дайдзиро не ошибся. Лиса говорила о Первом Мире, но, боги Ямато, как же давно это было – девять, десять тысяч лет назад? Впрочем, для бессмертного существа все происходит вчера. От ее возлюбленного и костей наверняка не осталось, а она вспоминает его, как вспоминают живого.

– Что же случилось? – вежливо спросил принц. – Ты его излечила, а потом полюбила?

– О нет, – тонко улыбнулась лиса. – Мой возлюбленный уже очень далеко ушел по дороге смерти, и излечить его было нельзя. Я выпила его душу, как бабочки выпивают нектар из цветка…

Дайдзиро вздрогнул и отшатнулся. Ладонь его невольно легла на рукоять катаны – хотя «Тысяча садов» отнюдь не был легендарным оружием и уж точно не спас бы от древнего призрака. Принц вскочил и попятился.

Лиса смотрела на него без выражения:

– Ты боишься меня. Акира тоже боялся. Он был такой странный – не мог полюбить простое и близкое, лишь то, что внушало ему страх. Смешно… Мой возлюбленный, у которого я выпила душу, всю, до последней капли, улыбался мне и не боялся смерти. А твой учитель трясся, как листок под ветром, всякий раз, проходя в ворота. Он читал мне стихи… в его стихах тоже был страх. Ты испуган?

Принц уткнулся лопатками в твердый и прохладный арочный столб. Отступать больше было некуда, и Дайдзиро, собрав силы, улыбнулся:

– Нет. Я не боюсь.

Лиса оказалась совсем рядом, ее присутствие мешало думать. Зеленые глаза распахнулись шире, вгляделись в лицо принца.

– Да, ты похож на него, на моего возлюбленного… Только он был младше. Я хотела бы полюбить тебя, смертный. Я так хотела полюбить Акиру, я хотела бы своей любовью унять терзающий его страх – но мы, танцующие в лунном облаке, любим лишь однажды. Прости, я ничего не могу для тебя сделать. Лишь одно…

Кицунэ приподнялась на цыпочки и потянулась к юноше. Принц вдохнул ее ори, серебристо-снежное, прохладное, имеющее привкус мяты и первого снега. И еще что-то, почти неуловимый оттенок горечи, сухой, пряный запах травы, которой заросли´ степи в Киган-ори… Полынь. Трава называлась полынью. Дайдзиро зажмурился и утонул в переменчивом белом сиянии.

Неясный шум за окном, сквозняк, горячие лучи на щеках.

Юноша открыл глаза. Он был дома, в постели. От устилающих пол татами суховато пахло сеном. Смятая накидка валялась в изголовье, но кимоно и варадзи остались на нем. Дайдзиро не помнил, как покинул храм Инари, как добрался до дворца и до собственной опочивальни – не помнил ничего вплоть до того момента, когда утренний свет пробился сквозь веки. Губы и горло принца пересохли, как после ночной пирушки, хотя вроде бы он не пил вчера. Под языком стоял привкус пепла.