Виталий Пищенко - Амальтея (сборник)

Улисс расхохотался:

— Шибень! Ты как здесь? Решил все-таки со мной идти? Вот молодец! Тут у них, знаешь, что-то странное творится, я чуть не тронулся — ничего понять не могу!

Шибень остановился у двери и, прищурившись, с ног до головы окинул Улисса насмешливым взглядом.

— Ты зря становишься на задние лапы, свирепень, — произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом, — от этого ты стал только меньше, и я все равно убью тебя.

Он поднял дубину и начал осторожно подступать к Улиссу. В глазах его застыла спокойная уверенность, как у опытного лесоруба, примеривающегося свалить подходящее дерево.

— Что с тобой, Шибень? — испугался Улисс. — Ты не узнаешь меня?

— Просто удивительно, — сказал Шибень, медленно приближаясь, — как ты похож на одного парня. Ты всегда становишься похожим на тех, кого сожрал, свирепень?

Улиссу стало страшно. Он боялся не дубины Шибня, а его глаз, бессмысленно-задумчивых, будто незрячих. Он почувствовал вдруг страх перед этой комнатой, перед худым, грязным человеком, бьющимся в судорогах у испачканной кровью стены, он почувствовал себя погребенным в Большой Яме, как в могиле.

— Шибень, ты что? Очнись! — повторял он в отчаянии. — Это же я, Улисс!

— Улисс, — задумчиво произнес Шибень, продолжая наступать. — Улисс был настоящий охотник, да! Он ничего не боялся, даже в новые земли собирался идти… Только потом передумал. Я, говорит, лучше пойду в Большую Яму. Старуха Канитель меня любит, она отдаст мне все ящики, и я открою их, и все ампулы будут мои! — в глазах Шибня загорелся ужас, он перешел почти на крик. — И я, говорит, буду разламывать их, одну за другой, и пить сок! И никому! Никому! Никогда! Ни капли не дам попробовать!

Он выкрикивал слова и трясся, как в лихорадке. Слезы текли по его щекам, дубина выпала из рук, но он этого даже не заметил.

— Одну за другой! — кричал он, беспорядочно размахивая руками, будто отбиваясь от невидимого врага. — Никому! Ни капли! Он все выпьет сам! Так нельзя. Неправильно так! Все хотят! Я хочу, я!

И, закрыв руками лицо, Шибень разревелся. Он долго, всхлипывая, бормотал что-то неразборчивое, а затем вдруг умолк, поднял глаза на Улисса и спокойно произнес:

— И тогда мы убили тебя, Улисс. Выследили и убили. Сначала сломали твои лыжи и унесли еду, а потом разбудили свирепня…

— Но зачем?! — прошептал Улисс. Он испытывал и жалость и ужас одновременно.

— Мы боялись, что ты заберешь наши ампулы, — просто сказал Шибень, — старуха и так дает их очень редко. А тебя она любила и могла отдать сразу все.

— Да какие еще ампулы? — Улисс схватил Шибня за плечи и тряхнул изо всех сил. — Ты можешь мне объяснить, что это такое?

— Я объясню, Улисс, — послышалось вдруг от двери. В комнату вошла Канитель.

— Вот, посмотри.

Она протянула Улиссу уже знакомый ему стеклянный флакончик. Точно такой же на его глазах сжевал неподвижно лежащий теперь на полу грязный человек.

— Это называется “ампула” — сказала старуха. — Осока нашла несколько ящиков таких штук где-то в нижних этажах. Она попробовала этот сок раз — другой, а потом стала всем говорить, что он очень вкусный, угощала и Шибня, и Вихра, и Проныру тощего, да и других… В общем, всем, кто тогда к нам приходил, она этого сока дала отведать. Одни плевались и больше не хотели и пробовать, другие говорили, что, мол, ни то ни се, но потом снова приходили и просили угостить. Когда-то я такие ампулы видала, еще в Убежище, и было в них лекарство, поэтому и не ждала никакой беды, думала даже, полезные они. Мне ведь невдомек было, отчего Осока стала вдруг меняться на глазах, есть ничего не хотела, исхудала вся… А по ночам встанет и ходит, будто ищет что-то. Окликнешь — не обернется, только разговаривает сама с собой. Пробовала я ее лечить, да все без толку. Одна ей радость — разломит ампулу, сок высосет и уходит скорей куда-то в нижние этажи. Забиралась в самую глубь, да однажды и совсем не вернулась. Бросилась я искать, к шахте спустилась, но нашла только одежды клок, да пролом в настиле — гнилой он совсем, перекрытие ржавое, а под ним ничего нет до самого дна… А эти, — старуха кивнула на Шибня, — как и раньше, что ни день приходят и требуют, дай им ампулу, и все тут. Мясо приносят, дрова, воду чистую где-то достают, последнее из дому волокут — только ампулы давай. А попробуй не дать — бешеные ведь делаются — убьют — и не заметят. Уж как я обрадовалась, что ты не за гадостью этой пришел, что уходишь завтра и с компанией здешней не свяжешься! Ведь никак мне с ними не справиться — звери уже, а не люди. Плюнула бы на все, сама бы ушла, куда глаза глядят, да боюсь, ящики они эти найдут и в Город притащут. Что же будет тогда? Конец Городу. Он и так еле жив, а то и вовсе вся жизнь прекратится…