Лев Прозоров: Психиатр

Человек открыл глаза и почти сразу зажмурил их. От ламп дневного света они безнадежно отвыкли. Сознание восставало против мысли, что в маленьком матовом кружке на потолке заключен свет всех подсвечников и канделябров бальной залы королевского дворца. Ничего. Как говаривал один знакомец, нет в природе ничего такого, к чему бы человек не притерпелся.

— Где я? — спокойно спросил он.

— На борту патрульного дирижабля, — ответил знакомый голос совсем на другом языке.

— Что?! — человек рывком сел. — Вы с ума сош…

Он осекся, оглядывая себя. Торс, плечо, обе руки — правую ниже локтя, левую выше — покрывала белая глазурь гипсогеля. Шее было тесно. Он потянулся пальцами — так и есть. Гипсогель.

— Тут много кто с ума сошел, — спокойно заметил все тот же голос. Обладатель голоса возвышался над кроватью собеседника, со странным, спокойно-гневным выражением лица созерцая его из-под густых черных бровей.

— Это кто ж меня так? — с невольным уважением протянул лежавший, точнее, уже сидевший в постели, снова оглядывая руки и торс. — Неужто мои? Не побоялись?

— Ваш, а не Ваши, — отозвался стоявший над ним мужчина. Маленький, худой, с большими выпуклыми глазами на узком бледном лице, он казался сейчас высоким. — Ваш благодарный пациент. А кроме Вас, еще множество людей, не прошедших фукамизации. Знаете, единственное обстоятельство, как-то примиряющее меня с тем, что Вы, в отличие от них, благодарность пациента пережили — это то, что сейчас он наконец согласится на лечение. На нормальное лечение, а не на Вашу чудовищную самодеятельность. Потому что все, я подчеркиваю — все остальное нельзя описать иначе, нежели словами «полный провал». Абсолютный. Чудовищный!

— Бросьте, — энергично отозвался сидевший. — Мне многое удалось довести до ума. Процесс запущен. Государство вместо подыхающей выродившейся династии, грозившей вот-вот сорваться в гражданскую войну получило нормальную власть — власть, заметим, не оглядывающуюся на происхождение, а исключительно на способности. Самосознание третьего сословия моими усилиями значительно поднялось. Школа, насколько мне известно… о черт… Школа! Он туда заходил?!

— Оставайтесь в кровати, — непререкаемый голос стоявшего заставил опущенную было на пол ногу в поноже из того же гипсогеля вернуться под одеяло. — Вам еще сутки восстанавливаться. Ничего не случилось с Вашей Школой.

— Ну вот, — облегченно выдохнул загипсованный. — А Вы говорите… Но все-таки…

— Никаких «все-таки», — отрезал стоявший. — Ваши дела там закончены. Увенчаны, я бы сказал. Вы заживо взяты на небеса при попытке остановить озверевшего бесноватого — полагаю, так это будет выглядеть. Достойный финал жития, братьям и выдумывать ничего не придется.

— Да сядьте же, прошу Вас! — раздраженно сказал сидевший в постели. — У меня болит шея.

Пожав плечами, собеседник опустился в кресло напротив.

— Я не про Вашу деятельность в качестве резидента сейчас говорю, — произнес он. — Хотя и там есть… темы для обсуждения. Вот на кой Вам понадобилось устраивать кромешный ужас из несчастного королевства, до сих пор не понимаю…

— А как же?! — воскликнул, оживляясь, сидевший. — Как еще объяснить привыкшему быть балованной игрушкой аристократа алхимику, астрологу, поэту, что ему отныне предстоит преподавать в Школе детям презренных лавочников и трактирщиков? Что он отныне должен работать и приносить пользу, а не развлекать хозяйских гостей кунштюками? Да просто собрать эту сварливую, не терпящую никакой конкуренции стаю вместе, и заставить держаться друг дружки? Только одним образом — наглядно показав, что везде, кроме Школы — погибель верная, позорная и мучительная! Ну пришлось пожертвовать дюжиной-другой шарлатанов и безнадежных индивидуалистов, что поделаешь…

— Я же говорю, я сейчас не об этом, — перебили его из кресла. — Я про Вашего пациента.

— А что пациент? — независимо откликнулся сидевший. — Ценный сотрудник… в некотором роде. Своими выходками так запугал короля и двор, что человеку, взявшему на себя наведение порядка, они позволили все и чуточку больше.

— И этим человеком оказались Вы, — понимающе отозвался обитатель кресла. — Вот слушаю Вас, и думаю, что лечить надо не только его, но и Вас заодно.

— Меня нельзя лечить, — с достоинством произнес человек в постели, опускаясь на подушки. — Я психиатр.