Лев Прозоров: Только тело...

Было где-то пол-одинадцатого, когда мы с Юлей подошли к подъезду. На первом этаже нас ожидало маленькое дежавю советской эпохи — неработающий лифт. Что ж, третий этаж не тридцать третий, поднялись пешком, хотя ЖЭУ вместе с пресловутым экономическим кризисом и икалось. На последней лестничной площадке в углу сидел серый котенок. Не могу смотреть на брошенных котят. Убивал бы тех сволочей, что их выкидывают — как ребенка на улицу выгнать. Особенно сейчас, зимой. Мне, блин, людей бездомных не так жалко. Человек на жилье заработать сможет. Котенок — нет.

— Смотри, — Юля грустно вздохнула. — На Тишку нашего похож.

Маленький серый комочек замяукал.

— Елки, Юлька… это ж и есть Тишка…

Мы переглянулись.

— Ты квартиру хорошо заперла?

— Да…

— Не нравится мне это. Бери кота на руки и иди за мной.

С этими словами я вытащил из кармана «Удар» и осторожно стал подниматься пол лестнице. Мысленно при этом я отвешивал самому себе увесистых пинков. Придурок! Ведь сколько раз собирался «Осу» купить. Теперь вот лазай с этой брызгалкой-перцовкой, от которой толку чуть больше, чем от дамского баллончика.

Дверь в квартиру была не закрыта, и видно было, что в коридоре горит свет. Совсем зашибись. А это кто у нас такой наглый?

— Толик… — прошептала за спиной Юля. — А может, лучше в милицию?

Я прислушался. В квартире кто-то ходил. Один. Валкими, неуклюжими шагами. Пьяный? Угу, «Ирония судьбы-3» получается. Хлопнул холодильник. Нормально так… порядочные воры по шкафам лазят, а этот в холодильник поперся.

Юля сделала шаг вперед, в этот момент Тишка на ее руках заорал дурным голосом и рванулся из рук, выпустив когти. Юлька от неожиданности громко вскрикнула.

«Кажись, спалились», — как сказал в аналогичном случае артист Рон Перлман во втором «Хеллбое». Я ворвался в коридор и с воплем «Всем стоять!» ринулся на кухню, выставив впереди себя «Удар».

Рядом со столом стояла невероятно чумазая женщина. Невысокая, мне по плечо. В седых волосах была грязь — именно так, не волосы были грязными, а в них была грязь! Грязь была на серой сморщенной коже, кое-где покрытой багровыми пятнами, на драном платьице — ё-ка-лэ-мэ-нэ, это она по минус шестнадцать на улице в этом шлялась?! Бродяжка ела фарш. Руками. Руки у нее были еще грязнее, чем все остальное и кое-где — содраны чуть не до костей, но ее это, похоже, не смущало. Ее вообще мало что смущало, в том числе и мое явление, и наставленный ей в голову «Удар». Она неторопливо дожевала фарш, сглотнула, повернула лицо ко мне. Вокруг казавшихся огромными глаз с размытыми серыми зрачками багровели все те же пятна. Вокруг вымазанных в фарше губ — тоже.

— О-их, — произнесла она. — А-уй, О-их.

И тут я ее узнал. Мне захотелось сесть.

— Юля! — окликнул я, сдерживая истерический смех. — Юлька, иди сюда!

— Что там? — опасливо подала голос от порога моя осторожная половина.

Я чуть не сказал «все в порядке». В порядке, ага. К Обаме в Америку такой порядок.

— Не бойся. Это просто мама. Моя мама пришла.

— Как мама? Она же… — Юлька влетела на кухню. — Ой!

— А-уй, Ю-я.

— Д-добрый вечер, Галина Викторовна, — машинально выговорила почтительная невестка. И шепотом закончила. — Она же умерла…

Это такая российская традиция — решать глобальные и не очень проблемы на кухне. В данном случае она была особенно уместна, ибо проблема тоже находилась на кухне.

— Чаю?

Какой нафиг чай, тут валерьянки бы… как-никак, встретить на своей кухне уже два месяца как покойную родительницу — это довольно сильное ощущение. А впрочем…

— Давай чаю.

— Е ес ахаа, а-алуйса…

— Мам, она помнит, что тебе без сахара, — громко сказал я, а жене вполголоса кинул. — Не вздумай! Холодной воды ей из чайника, и все.

Большая часть воды все равно пролилась без толку, но мама этого не заметила — как и подмены. Вернула кружку в дрожащие руки невестки, церемонно произнесла «с-аси-о», и вновь затихла на стуле, куда я ее усадил.

— И что теперь делать? — вполголоса спросила Юля.

— Что делать — штаны снимать и бегать… милицию вызывать бессмысленно — не их профиль.

— Может, скорую?

— Юль, ну на хрена? — я поморщился, как от зубной боли. — Эти придурки уже сделали, что могли — два месяца назад.

Наверное, я резок, но отдать врачам живую, хоть и тяжело больную мать, и получить следующую новость о ее, так сказать, состоянии здоровья, из морга — это запоминается. И теплых чувств не оставляет.