Георг Мордель - Сонарол

– Я уже говорил вам, что мы получаем людей из полиции. Эти пациенты безнадёжны. Вы можете их вылечить от помешательства, но как излечить от хронической нищеты? Выйдя отсюда, они вернутся к прежней жизни, к запоям или марихуане – это их единственная возможность хоть на время вырваться из болота опостылевшего существования. Они никому не нужны, эти люди, кладбища полны ими, как компостные ямы перегноем. А у нас они погибают хотя бы с пользой. Но мы обязаны считаться с мнением общества. Оно, естественно, не желает тратить ни гроша на содержание своих отбросов, но требует гуманности. Так что обычные нормы смертности у нас не превышаются.

Я должен был бы закричать: "Не хочу! Я врач, не вивисектор!" – но я прошёл школу Тиллоу и знал, что дело, которому я служу, не должно взвешиваться на весах добра и зла, не мне судить его, потому что оно является частью высшей политики, разработанной теми, кому доверено распоряжаться судьбами нации. Я был врачом только наполовину, медицина была моей специальностью, но не ремеслом…

Я сказал:

– Если опыты ставятся на ненормальных, картина может получаться искажённой…

– Мы сначала излечиваем. Восстанавливаем их психику. Вам тоже придётся засучить рукава. Материала не хватает, Эмерих требует, чтобы мы применяли самые эффективные средства. Он настаивает, чтобы ему давали здоровых людей, а не кое-как вылеченных маньяков. Ведутся переговоры о вынесении лаборатории в другое место, где с материалом будет легче. Так что у вас есть все шансы сделать карьеру! – закончил Сид, похлопав меня по плечу.

В марте 1965 года Эмерих Линдман заболел гриппом и в середине апреля был вынужден отправиться на юг, на морские купания. Болезнь здорово прохватила шефа, он не решался летать один и захотел, чтобы я сопровождал его. Мексика, безусловно, была бы для него полезней, но Сид объяснил мне, что Эмерих с 1946 года не выезжает за пределы страны.

Мы вернулись в клинику спустя две недели. Эмерих сразу поехал в клинику, а я после обеда пришёл в пятое отделение.

Сид, как обычно, работал в палате.

– А-а, Язевель! – он помахал рукой. – Приехали? Как вам понравилась знаменитая Вилла Клара?

– Думал, она комфортабельней, хотя, впрочем, провинциализм имеет свои прелести, особенно для пожилых.

– Да, да, – подхватил Сид. – Эмерих обожает простоту, гречневую кашу и усердных сотрудников.

Он наверняка пил не только за обедом, но и раньше, а я терпеть не мог хмельных. Мне очень не хотелось терять уважение к Сиду.

– Если вы не возражаете, – сказал я, – пойду поработаю в архиве, кажется, у меня возникла продуктивная мысль.

– Мысль… – повторил Сид. – Я мыслю – значит, существую. Эмерих поручил мне передать вам сегодня Новый Цикл.

Я должен был бы обрадоваться, но мне стало неприятно. Это удивительно: я думал, что уже окончательно освободился от прежних представлений…

До сих пор я только наблюдал за воздействием Сонарола, теперь мне предстояло самому подвергать людей его действию. Собственно, в самой процедуре не было ничего сложного: внутривенное вливание и всё. Но одно дело, когда вводишь лекарство, необходимое человеку, и другое дело -Сонарол.

Сонарол – смерть, на которую сознательно обрекают людей, для того, чтобы наблюдать их агонию.

Сид похлопал меня по руке:

– Хотите стаканчик брэнди? У вас сегодня, можно сказать, что-то вроде посвящения в новый сан.

– Благодарю вас, Сид, – только мне лучше перенести обряд без успокоительного.

Биверли встал, поднял указательный палец:

– Когда-нибудь Сонарол доведут до конца. Бог сотворивший землю, положил свои сроки каждому из нас, но почему человек прежде чем умереть должен превратиться в печёное яблоко? Старость калечит всё, не только внешность. С тех пор, как Эмерих изложил мне свою идею, я всё время боюсь умереть стариком с окостеневшим мозгом. Господи, это будет несправедливо: мы бьёмся над тем, чтоб подарить человечеству такую уйму молодости, а сами не можем получить для себя ни капли. Я закрываю глаза на многое, не думайте, что я в восторге от тех людей, которые финансируют наше предприятие, но если бы я не верил, что Сонарол – это открытие не века, а тысячелетия, я давно принял бы цианистый калий.

Он набил трубку, но не стал раскуривать, положил её на стол:

– Пойдёмте, к трём часам я должен доложить Эмериху.

– Язевель, что ты делаешь?

Я оторвался от микроскопа.

– Сижу над срезами.

– Ты можешь взглянуть на часы?