Марина Ясинская: Убий

Потом накатили головная боль и головокружение. Как же часто они теперь возвращаются! Я нерешительно взяла щепотку пыльцы и осторожно втянула. Вдруг поможет?

Боль отступила незаметно, и, сидя за рулем в ожидании Гамадрила и Психа, я ненадолго забылась. Хорошо бы провести так всю ночь и весь день, вдали от преследующей, укоряющей меня совести, и слышать в тишине только шелест листьев и мерное монотонное урчание двигателя вездехода. Но я, хоть и через силу, стряхнула с себя дрёму.

Занимался слабый рассвет. Вот она, скромная деревушка, словно жмущаяся к каменной церкви, стоит, как стояла, наверное, со времен первых колонистов. Только неестественная, будто мертвая тишина висит над улочками, выворочены некоторые двери — они слетели с петель от слишком рьяных пинков Гамадрила, да разбито несколько окон. А за ними — остатки жизни, еще вчера такой спокойной и мирной, навсегда разрушенной нашим вторжением. …Уехать, поскорее отсюда уехать! Продать пыльцу, сделать операцию. Забыть обо всем.

О спецназе, о команде Волчары, об этой планете.

Об испуге и покорности в глазах местных жителей.

О темноглазом парне из дома на отшибе.

Выбросить из головы.

Начать новую жизнь.

Внезапно я поняла, что же так настораживало меня все это время. С того момента, как ушел Гамадрил, до меня не доносилось ни криков, ни плача.

У меня сдали нервы, и я растолкала Волчару.

— Да придут, куда они денутся, — равнодушно зевнул он. — Пусть повеселятся ребята… Или вот что, сходи-ка за ними сама.

— Нет уж, — я покачала головой. — Вместе пойдём, не нравится мне всё это.

Мы вылезли из вездехода и направились в ту сторону, куда вчера ушёл Гамадрил. Утренние сумерки были густыми, как кисель, и неказистые здания деревушки казались мёртвыми. Какое-то звериное чутье, не раз выручавшее меня в серьезных передрягах, едва не подвывало, чуя опасность.

— Смотри в оба, — бросила я. — Похоже, что у нас проблемы.

Волчара высокомерно фыркнул:

— От кого? От этого стада овец? Да мы их…

Он не успел закончить фразы. Грудь Волчары насквозь пронзило копье.

В такие моменты я никогда не думаю — отточенные рефлексы делают все за меня. Тело Волчары еще не коснулось земли, а я уже упала на колено, и пистолеты будто сами прыгнули мне в руки. Я целила прямо в лицо несущегося на меня человека, пальцы на курках уже дрогнули… Но в последний миг, когда он уже прыгнул, я отшатнулась в сторону и коротко ударила его рукояткой в висок. Он рухнул рядом со мной.

Я не сразу осознала, что удержало меня от убийства. Только позже поняла — я узнала нападавшего. Это был тот самый темноглазый парень из дома на отшибе.

Я бессильно опустилась на землю. Да-а, беспомощные овцы, придурки, не умеющие убивать! Гамадрил, Псих и Волчара — все мертвы.

А я теперь привязана к этой убогой планете — крепче, чем любыми веревками. Я не смогу управлять кораблем одна, я не смогу улететь, для этого мне нужен хотя бы еще один человек.

Вот тебе и семьсот тысяч, и операция, и новая жизнь.

На меня навалилась страшная усталость. А потом скрутила головная боль — куда сильнее обычного.

Боль — это хорошо. Она не дает думать.

Я пришла в себя оттого, что изможденная женщина, мать темноглазого парня, протягивала мне на ладони щепотку пыльцы.

— Это лекарство, — сказала она. — Возьми, поможет.

Я послушно втянула пыльцу и прикрыла глаза. Женщина немного помялась, потом присела рядом со мной и заговорила. Она говорила долго.

Она рассказывала мне про Самарию и про жителей, вот уже много веков как разучившихся сопротивляться и убивать. Рассказывала про Первое Нашествие — так они называли прошлый визит экипажа Волчары. Про бессилие и ненависть, про страх и боль, про отчаяние и беспомощность перед пришельцами. Про проклятия, которые она призывала на себя, узнав, что ждет ребенка. Про отлучение от церкви и презрение жителей деревни — за то, что она решила сохранить и вырастить дитя, в чьей крови будет жить способность убивать. Про своего сына. Единственного. Любимого. С лица которого на нее иногда смотрели глаза того, кто когда-то убил ее мужа, а ее взял силой. Глаза Волчары.

— Ты останешься здесь, с нами. Ты родишь Джонасу детей, и у них будет хорошая кровь, сильная. Они смогут постоять и за себя, и за других, когда Люди Дьявола появятся снова. А они вернутся — они теперь всегда будут возвращаться за пыльцой.

— Почему ты решила, что я останусь с твоим сыном? — не открывая глаз, лениво процедила я. Боль отступала, голова становилась легкой, и говорить мне не хотелось.