Я, игнорируя извержение Шишкинской галиматьи, принялся вспоминать. Без особых усилий один за другим восстановил в памяти каждый из отпускных дней. Потом пересчитал их. Дней оказалось семь. Я пересчитал опять, на этот раз в обратном порядке, начиная со вчерашнего. Снова семь. Я отчётливо помнил очерёдность событий и что делал каждый день из семи.
К обеду весть о том, что у Кости Махова, придурка, на неделе два воскресенья, облетела НИИ. Ко мне подходили, сочувственно хлопали по плечу, отпускали идиотские шутки и называли счастливчиком, у которого отныне три выходных вместо двух.
— Я тебе вчера целый день звонила, Костик, — отозвала меня в сторону Ленка. — Переживала. А ты… Мог хотя бы позвонить.
В конце концов я сдался. Картинно влепив себе по лбу, я во всеуслышание заявил, что обсчитался.
— Грибы, понимаешь, — объяснял я очередному любопытствующему в курилке. — В сезон попал, одних белых сколько повысыпало. Вот я и обалдел от грибов этих, счёт дням потерял. Азарт, понимаешь? Огребу теперь по полной за прогул.
К вечеру я позвонил Вальке Дерябину, и мы договорились встретиться в "Гадюшнике". Так трудящиеся называли пивной бар, чрезвычайно удобно расположенный прямо напротив входа в "Энергосетьпроект". С Валькой мы вместе учились в школе, потом в университете, и закончил я в основном благодаря ему, безбожно списывая курсовые и сдувая лабораторные. Валька — мой добрый гений и гений вообще, умница, фантазёр, круглый отличник и совершенно не приспособленный к жизни человек. Забывчивый, рассеянный, неуклюжий — в общем, обладатель всех атрибутов, присущих будущим гениальным спасителям человечества.
— Ты точно помнишь? — задумчиво обгладывая воблу, спросил Валька. — Можешь рассказать, как было? Изо дня в день?
Минут десять я, пока Дерябин поглощал пиво и расправлялся с воблой, скрупулёзно отчитывался.
— И проспать не мог? — принялся допытываться Валька, когда я, наконец, отстрелялся и набросился на пиво. — Свежий воздух там, природа, а? Может быть, нажрался? Водочку, небось, с собой брал? Выжрал, скажем, литру, закусил комарами и завалился себе. И продрых сутки, а глаза продрал и не заметил. А то, может, сонной ягоды объёлся? Не растёт там такая, сонная?
Я категорически отмёл эти предположения и под конец обозвал Вальку занудным ослом.
— Значит, тебя похитили, — выдал он, пропустив осла между ушей и отхлебнув из пятой по счёту кружки.
— В каком смысле? — ошалел я. — Кто?
— НЛО, — в перерыве между глотками важно пояснил Валька.
— Кто, кто?
— Ах, да, ты же не в курсе, самиздатовскую литературу не читаешь. Неопознанные летающие объекты, друг ты мой недалёкий. Не волнуйся, не ты первый, до тебя они уже людишек похищали немало. И некоторым потом стирали память.
— Понятно, — кивнул я, — извини, тебе больше не наливаем. Похищали, значит… И где эти людишки сейчас?
— Да где им быть-то? В психушке большей частью. Заведение такое имени Скворцова-Степанова знаешь? Вот там. Будешь трепаться об этом — сам туда загремишь.
— Спасибо, Валюха, — сказал я. — Теперь, после твоего объяснения, у меня загреметь туда все шансы.
Валька назидательно поведал, что, по его мнению, сидеть в психушке — меньший идиотизм, чем отрицать существование НЛО.
Я послал Вальку туда, где, как я полагал, летают его НЛО, и вскоре об этой истории забыл. Забыл на много лет.
Следы прошедшей вечеринки были столь же заметны, как заметны признаки пронесшегося торнадо. Правда, последний раз торнадо оставило куда меньше разрушений — выбило несколько стекол и свалило пару деревьев. Сейчас же вдобавок к этому весь газон был усыпан скомканными салфетками и пустыми бутылками, у входной двери красовалась лужа блевотины, а под окнами — пара использованных презервативов. По всем признакам, веселье удалось.
Соседние дома, аккуратные одноэтажные приобретения умеренно преуспевающих белых воротничков в новом пригороде Далласа, осуждающе смотрели темными окнами на следы такого безобразия. Правильные и воспитанные, они провожали своих хозяев на работу в семь утра и встречали в шесть вечера. Окна горели ярким электрическим светом до восьми, одобрительно взирая на выгуливающих собак и детей соседей, и мерцали сиреневым от включенных телевизоров до десяти. Они целомудренно закрывались широкими лезвиями жалюзи и оборками тюлевых занавесок в спальнях и гасли до утра, скрывая все, что происходило внутри, будь то яростные ссоры приглушенными голосами, пресное исполнение супружеского долга или злые слезы в подушку. Наутро окна снова являли соседям примерную картинку семейного благополучия.
Читать дальше