Василий Мидянин - Что делать, Фауст. Пропушкина

Гнедич с тоскою посмотрел на свой отставленный бокал с пивом.

— Хорошо, любезный, вот вам моя визитная карточка, — решился он, поняв, что вежливо отшить юнца не удастся. — Пришлите мне по электронной почте свои экзерсисы, и я, не исключено...

— Так у меня все с собой! — радостно сообщил юный пиит. Он сунул руку за пазуху и с остервенением стал выдергивать из внутреннего кармана кителя некий артефакт, зацепившийся за подкладку. Наконец глазам литераторов за столиком предстала тонкая ученическая тетрадь, сложенная вдоль. — Вот, — произнес офицер, с вежливым полупоклоном подавая ее Гнедичу. — Троды плудов, так сказать. Ой, то есть плоды трудов. Извините. Искренне надеюсь, что вы изыщете некоторое количество времени, дабы, так сказать, ознакомиться и споспешествовать начинающему поэту... э-э-э...

Николай Иванович с сомнением посмотрел на предлагаемый ему артефакт. Было совершенно ясно, что тот не вызывает у него ни малейшего доверия.

— Ну, полно играть в буку, Коля, — мягко произнес Гоголь. — Смотри, какой милый мальчик. Полистай хотя бы приличия ради.

Гнедич покорно, но не без некоторой брезгливости принял потертую тетрадку и развернул ее.

— Писатель сел, невольник чести, — скучным голосом безо всякого выражения зачел он вслух. — Сел, оклеветанный молвой. Это вы, простите, про господина Лимонова, что ли?

— Так точно-с, — с готовностью подтвердил корнет.

— Эдичка-то уже давно на свободе, — между прочим заметил Гоголь, заглядывая в свой бокал с пивом.

Незнакомец заметно смутился.

— Я знаю, знаю, но это как символ... Символ... э-э-э... отсутствия демократии и... э-э-э... борьбы. — Он окончательно смешался. — Я был крайне возмущен тем, как режим расправился с видным отечественным литератором, героем нашего времени. Возможно, ему будет приятно знать, что в обществе у него есть... э-э-э... сподвижники, что ли...

— Да, разумеется, — сказал Гнедич, закрывая тетрадку. — Эдичка умрет от счастья. Может быть, ты посмотришь, душа моя Александр Сергеич? Это скорее по твоей части.

— Так вы Пушкин? — обрадовался незнакомец. — Редактор «Нашего современника»? То-то я смотрю, знакомы мне ваши бакенбарды!.. Это же вы были у Малахова в последней передаче с Борисом Моисеевым и Светланой Конеген?..

— Грешен аз, — согласился Пушкин. — Вы позволите?.. — Он деликатно указал на тетрадку.

— Конечно, конечно! Буду крайне рад. Считаю, что мне необычайно повезло...

— Да вы присаживайтесь пока, любезный...

— Миша.

— Присаживайтесь, любезный Михаил. Закажите себе пива.

— За счет Николая Ивановича, насколько я понимаю? — флегматично осведомился Гнедич.

— Ясное дело, — подтвердил Гоголь. — Или ты оставил в редакции золотую тинькоффскую карточку?

— Я скорее голову оставлю, — философически произнес Гнедич.

Под тихое Мишино бормотание «Если вы мне скажете, что вы Гоголь, я вообще с ума сойду!» Александр Сергеевич неторопливо просматривал тетрадку.

— Тучки небесные, вечные странники... Гм. Какое-то, простите, салонное жеманство... А он, мятежный ищет бури... Да, вот это действительно хорошо. Мощно, свежо, хотя определенно навеяно Горьким... А вот тут дрянь, — Пушкин отчеркнул ногтем место в рукописи и показал молодому поэту. — И вот тут. Видите, идет рассогласование глаголов, и от этого рушится весь ритмический рисунок. И аллитерация ужаснейшая. И вот здесь — однако, фраза! Вы ее сами попробуйте вслух прочитать!.. — Он посмотрел на Мишу и осекся. — Извините, ничего, что я так рублю наотмашь?

— Нет-нет, это как раз очень полезно для начинающего автора, — проговорил офицер, хотя уголок его рта начал явственно подергиваться от тщательно скрываемой обиды.

— А вот здесь что за точечки? Почему не хватает одной строки?

— Мне казалось, что это придает необходимый байронизм...э-э-э... свободомыслие... — Михаил бросил искоса взгляд на внимательно наблюдавшего за ним Пушкина и в очередной раз стушевался. — Короче, не могу я подобрать нужные слова, — нехотя признался он. — Не идут, и всё, беси.

— Желаете стать вторым Байроном? — строго поднял бровь Пушкин.

— Нет, я не Байрон, я другой!.. — Офицер испугался, что сейчас ему укажут на дверь.

— Да, Байрона нам сильно не хватает... — пробормотал Пушкин, задумываясь.

— Никто его не гнал в Югославию, — сухо заметил Гоголь. — Стрингеров там и без него было довольно. А мы потеряли знамя поколения.

— Николя, не говори мерзостей... — Пушкин побарабанил длинными ногтями по столу. — Послушайте, любезный Михаил, а если закончить так: «Я думал, чувствовал, я жил»?..