Сергей Дубянский - Путь в Вальхаллу

Впереди маячил силуэт двенадцатиэтажного дома с замысловатым панно светящихся окон, а сразу за ним обитали пустота и мрак, потому что город заканчивался и начиналась степь, постепенно переходившая в редкий татарский лес. Справа виднелись тонкие бусы огоньков, очерчивавших прямоугольники заводских корпусов, а слева, как угольки гаснущего костра, мерцал Нижнекамск. Остальное пространство занимала ночь.

Нынешнему Николаю Сергеевичу даже в голову б не пришло, что, возможно, ночь – это вовсе не время суток, а, например, женщина – влекущая, но недоступная, потому что каждый раз протянутые руки хватают лишь прозрачный воздух; она же, дерзкая и загадочная, смеется внизу, сидя на скамейке во дворе. А тогда он думал, именно, так…

Невидимая женщина перестала смеяться, и осталась тишина, густо замешанная на душной, липкой жаре. И почему по утрам в цехе стоял такой холод, что приходилось жаться к прогретым для первой смены печам?.. Впрочем, если этот вопрос не удалось разрешить в то далекое время, то искать ответ сейчас просто не имело смысла.

Из небытия проявились люди, курившие на балконе.

– Вот тебе и Челны, – задумчиво произнес Виталик, приехавший на КамАЗ из Ульяновска, – все, как в песне поется: «…такого нигде нет, только на Каме в Набережных Челнах…» – он помолчал и вдруг сообщил, – а Кама – приток Волги. Ты, вот, видел Волгу-матушку?

Слово «матушка» прозвучало так ласково, что Николаю Сергеевичу, который тогда еще звался Колей, показалось – если ответить «нет», Виталик просто уйдет, так как с человеком, не видевшим «матушки», разговаривать не о чем. И Коля неуверенно кивнул.

– А где? Представляешь!.. – воодушевился Виталик, – я в Калинине был, так там она маленькая, как Свияга! Зато у нас – бывало, выйду на Венец!.. Она ж везде разная. Ты где ее видел?

– Я с самолета – когда сюда летел, – пояснил Коля, не знавший, ни что такое Свияга, ни что такое Венец – его географические познания заканчивались на двух стройотрядах, не покидавших пределов области, да теперь, вот, еще эти Набережные Челны.

– С самолета!.. – Виталик засмеялся, – чтоб говорить, что видел Волгу, ты должен поймать в ней рыбку. Потом можешь выбросить – все равно бензином воняет, но поймать обязан, понял? Может, я говорю по газетному, но приедешь ко мне, сам все поймешь; а еще я тебя с Галкой познакомлю и со Славиком… пап, ты мне масыну с камаса пливизес?.. – передразнил он, скорчив смешную рожицу, и с гордостью вытащил фотографию, – на, глянь.

С фотографии, большими темными глазами, смотрела девушка с длинным носиком, похожая на симпатичного игрушечного лисенка. На коленях у нее сидел белобрысый мальчуган с ровной челкой, нависавшей над очками.

– Хорошенькая… а Славик, в тебя, – дежурно констатировал Коля. Обратная сторона снимка была исписана мелкими четкими буквами, а внизу корявая приписка – «папа, я тебя люблю».

– Вот так, – Виталик спрятал фотографию. Видимо, он ждал, что собеседник тоже поделится чем-то сокровенным, но Коле нечего было рассказать – его девушки, либо не успевали подарить ему свои портреты, либо забирали их обратно при расставании, и он почувствовал себя обделенным. Воображаемый уют воображаемых отношений настолько пленил его, что захотелось тоже на ком-то жениться, тоже завести Славика…

– А чего ж ты здесь, а она там? – спросил Коля.

– У нас с жильем проблема, – Виталик вздохнул, – сначала в женском общежитии жили – ну, нелегально, вроде, а когда Славик родился, нас выгнали; снимали квартиру, но дорого. Вот, через годик получу здесь хату и заберу обоих. Они сейчас у Галкиных родителей живут, а там, представь – сами родители, Галка со Славиком и еще ее младшая сестра. И все в двушке!.. А сестра у нее, Ленка, на три года младше – тоже, глядишь, не сегодня-завтра замуж выскочит. Кстати, классная девчонка; во, глянь – это они вместе, – Виталик достал новый снимок, где рядом с уже знакомым «лисенком» стоял еще один, рыженький, и поэтому даже более «лисёнистый».

– Прям, раздвоение личности, – Коля засмеялся, – как, говоришь, ее зовут?

– Ленка зовут. А хочешь, познакомлю? К следующим выходным прихватим пару отгулов и махнем ко мне, а? Тут лету-то, меньше часа…

…Может, и не стоило летать… – Николай Сергеевич закрыл глаза, и сразу блендер памяти начал превращать в тягучее месиво нежные губы, волосы, пахнущие солнцем, белое платье с фатой, контейнер, который они грузили на станции Бугульма, десяток квартир, от которых не сохранились даже адреса; потом грязный цех, кильку на завтрак, рваные колготки, слезы, немытую посуду, картошку на ужин, снова слезы – много-много слез… Получился гремучий коктейль, приправленный раздражением и тоской одновременно – Николай Сергеевич давно напился его, и поэтому открыл глаза, выключая «блендер».