Евгений Пряхин: Красный паук, или Семь секунд вечности

– Да, разрешаю, – согласился генерал Борисов, – и докладывайте ежедневно.

– Что ж, Павел Васильевич, – обратился генерал к майору Валенде, – хотя я несколько пессимистически отношусь к затее полковника Зыряновой, но учитывая ее молодость и напор, думаю, капелька здравого смысла в ее рассуждениях есть. К тому же, Кондратьев в частных разговорах ссылался на племянника, но этим направлением всерьез никто не занимался. Через три дня государственная комиссия закроет это дело, и оно уйдет в архив. И тогда пиши: «пропало». А интуиция Натальи Павловны подсказывает, – подмигнул Борисов Зыряновой, – не все было испробовано. Таким образом, учитывая все обстоятельства и приняв к сведению доводы молодого и энергичного руководителя службы, разрешаю за оставшиеся три дня поработать с Юрием Петровичем Лукьяновым. Вот, собственно, чем и объясняется вся спешка и ваше здесь присутствие, товарищ майор. А учитывая тот факт, что полковник Зырянова приняла дела совсем недавно, то, может быть, вам, как «новичкам», повезет.

«Новички» переглянулись.

– Наталья Павловна! Готовьте командировку Павлу Васильевичу. Пусть он сегодня же вылетает на место проведения операции. А задачу вы ему сами поставите в рабочем порядке.

– Слушаюсь, товарищ генерал! Все готово, нужна только ваша подпись.

– Павел Васильевич, – проговорил генерал Борисов, подписывая документы, – вы переходите в оперативное подчинение полковнику Зыряновой. Немедленно приступайте к выполнению своих обязанностей. Напоминаю: срок вам до вторника.

– Все. Сворачиваемся, – громко скомандовал сержант Валенда и сплюнул на темный снег.

– Пяти минут не прошло, – упорствовал Кондратьев. – Еще три осталось.

– Вот как поднимусь наверх, три минуты и пройдет. Все собрать – и на маршрут. Вопросы есть?

– Никак нет! Вопросов нет! – отвечал нарочито бодро Кондратьев. – Есть все собрать – и на маршрут!

– Мне надо кое-что тебе сказать, – тихо и быстро проговорил он, толкая в бок Шилова. – У меня просто чудеса!

Иван Данилович кивнул и с тоской посмотрел на широкую спину охранника.

– А у меня ни черта не выходит, запросто могут саботажником сделать, – вздохнул он.

– Да, брось, ты, Ванька, не бойся. Слушай: очень важно! В среду вечером Петров меня предупредил, если я не предоставлю убедительные результаты по варианту «сигма», моя песенка спета! Я всю ночь гонял этот чертов внешний контур усиления. Аж, рация задымилась, но ничего не вышло.

– А ты знаешь про Шустрого? – тихо и невпопад продолжал Шилов, – говорят, его сюда сам Берия назначил, потому что Марк Глебович – настоящий изверг, каких свет не видывал. А внешность интеллигентная: в костюмчике, в очочках на носу, и с белым платочком! В своем подвале Марк Глебович заключенных подвешивает за руки к потолку и лично разводит костер под голыми ногами! У них это называется: «коптить мясо». Там даже вытяжка есть специальная, как у камина. Этому искусству он обучился еще в Гражданскую, в Ростове…

– Иван, хватит! И так тошно! – Кондратьев тряхнул Шилова за плечо. – Может, не сегодня-завтра и меня поджарят? И что тогда? Слушай и не перебивай. У меня с этой схемой тоже ничего не выходило, будь она неладна. И чтобы хоть за что-то зацепиться, я сдуру показал Петрову один фокус. Если не знать, что это просто погрешность прибора, можно подумать, что емкость увеличивается. И назвал эту хохму «вариант сигма», но Петрова предупредил – никому, ни слова.

– Лучше бы ты этого не делал – с Петровым шутки плохи, – выдохнул морозный воздух Шилов.

– Да, я уж и сам понял, что зря показал. Этот дуралей Петров принял все за чистую монету и доложил Шустрому. Что, дескать, есть обнадеживающие результаты. И мне сейчас велит, чтобы я для комиссии подготовил доклад по варианту «сигма». Ну, не дурак ли?

– Это конец, Дима, – побледнел Шилов. – Они тебя раскусят в два счета.

– Да слушай ты дальше, – разозлился на друга Кондратьев. – Делай вид: складываешь инструмент, а то крикнет!

Шилов с трудом отлепился от теплой сосны и стал увязывать лопату и лом серой веревкой.

Сержант Валенда кормил синиц хлебными крошками и, казалось, забыл о существовании Шилова и Кондратьева.

– Так вот, – насыпал руками холодный перегной в ведро Кондратьев, – я вчера опять гонял аппаратуру всю ночь: все, что мог, перепробовал! Ничего не выходит: куда-то делась эта чертова погрешность! И затосковал я, хоть плачь. Прилег, но уснуть не могу, ворочался, ворочался. Только и думаю: конец, тебе пришел, товарищ Кондратьев. Но все же, похоже, задремал, потому как привиделась мне моя мама. Она у меня, слава Богу, еще до войны умерла. Уж лет пять, как нет. И мама меня вдруг строго спрашивает: «Ты почему картину не нарисовал, сынок? Тебя же Валя просила нарисовать ей картину. Рисуй быстро!»