Дашук Алена - Полевая практика с чудовищем

Многоногое существо двинулось со двора. Факелы метались, разбивая густую, липкую тьму. Мы гнали зверя. Пока его не видно, но он существует, этого достаточно. Достаточно, чтобы упиваться собственной силой.

В эту ночь зверь так и не появился. Мы вернулись утром, и всесильное существо распалось на ничтожные частички. Мужики разбрелись по избам, матерясь и отирая кровь с разодранных ветвями рук и лиц.

В избе бабки Пелагеи жило своё многорукое чудовище – у одра умирающей собрались соседки. Это чудище тоже вскрикивало, ворошило былое, било молниями отчаянной злобы. Изредка женщины спохватывались и принимались перед кем-то оправдывать своё шумное вече – больной требуется неусыпный уход.

Я ушёл ночевать к Игнату.

Едва мы проснулись и наскоро позавтракали, азарт снова погнал нас на поиски зверя. К нам присоединялись другие участники травли. С каждым подошедшим мои мускулы крепли, а сознание наполнялось адреналиновым восторгом.

Котов в деревне не было. Ни одного! Десятилетия борьбы с мертвяком не прошли даром.

Минула неделя. Кровь кипела, а враг в руки не давался. Зато к нашей массе примкнули те, кто до того считался сомневающимся. Не вышедший на охоту становился отступником. Но таковых почти не осталось. Регулярность и массовость наших вылазок не оставляли места сомнениям.

Иногда сплочённые общей ненавистью мужики и бабы собирались у постели Пелагеи. Страдальческое лицо на подушке заставляло вспомнить о собственных потерях. Всплывали новые детали встреч с оборотнем. Зубы скрежетали.

Мне было не до корня, способного подарить человечеству дополнительные десятилетия жизни. Я бредил котом. Едва ли не каждую ночь снилось, как я хватаю нечисть за лапы, рву зубами, топчу сапогами, а вокруг признавшая меня сильнейшим толпа.

– Так его не возьмёшь, – глухо сказал седой мужик. – Надо идти туда.

Повисла вязкая тишина.

– Всех порешит, земля его там – сказал кто-то и тут же был забит презрительными смешками.

– У кого сопли жидкие, пусть с бабами тесто месит! – Взвился над многоголовым задиристый мальчишечий голос. – Остальные айда с нами!

Толпа колыхнулась, принялась раскачиваться, словно гиппопотам в трясине. Зарокотала.

– Куда мы?

Я шёл, сдавленный неуёмной силой со всех сторон. Как хорошо не испытывать страха! Как здорово ощущать мощь, частью которой ты стал.

– На дальней заимке мертвяк обосновался. Тогда ещё… – ответил Игнат. Его серые глаза горели. – Может, застанем врасплох. Давно эту тварь кончать пора! У Фомича серебряная пуля. И чего Пелагею слушали. Сама и попалась. Дура баба.

Тайга толпы не любит. Наказывает жестоко. Так говорили старики, прожившие жизнь бок о бок с этой мрачной, но щедрой стихией. Наш стоглавый "дракон" разбился на молекулы. Полз на заимку.

Шли долго. День кренился к вечеру. Тот, в свою очередь, почернел и наполнился ночными рыданиями невидимых птиц. Зажгли факелы. Со стороны казалось, что между деревьями там и тут мелькают красноглазые чудовища. Но я знал, это чудовище – мы.

Впереди засверкала стена из огней. Люди снова собирались в толпу. Поджидали отставших. Когда молекулы огнеглазого чудища сбились в прежнее могучее существо, слово взял наш голова Фомич.

– Обычной пулей стрелять бесполезно, – приглушённо сказал он. – Становитесь плотнее и, если покажется, хватайте. Одёжу на него кидайте. Чтоб опомниться не успел. И кличьте, я у ворот буду. Одно его возьмёт!

Предводитель потряс ружьём. Все знали, там ждёт своего часа отлитая из серебра пуля.

Тени от факелов поплыли к избушке. Мы крались на робкое свечение окна.

Вдруг впереди послышались крики, огни заметались, словно рой взбешённых пчёл. Что-то тяжёлое налетело на меня, перевернуло, ударило, втоптало в холодный мох. Ещё раз, ещё… Люди в панике неслись прочь. Многоликое чудище надломилось, раскололось. Теперь "голова", опрокидывала и давила собственный "хвост". Хрип, мат, беспорядочные выстрелы. Я понял – впереди нечто, от чего, не разбирая дороги, бежали даже бывалые. Сейчас включится воображение, и я лишусь способности двигаться, кричать, дышать… Не думать!

– Игнат!! – заорал я.

Эйфория последних дней сменилась животным ужасом. Меня давила часть нашей же былой мощи. Вдруг она стала чуждой и враждебной. Толпа, дававшая уверенность в собственной силе, правоте и превосходстве, мгновенно превратилась в убийцу. Её безразличие к собственной частице было столь же безусловным, как и ненависть к тому, кто определялся ею, как враг. Это был мой первый урок.