Татьяна Мудрая - Меч и его палач

Первое. Останки владетеля и укрепителя града должны быть с почетом захоронены в его стенах – и ни в коем случае не вне их.

Второе. Правительницей Вробурга должна быть названа его царственная вдова, прекрасная герцогиня Розальба Готская, что по истечении срока траура передаст свою власть и титулование избранному ею по доброй воле супругу, коим уже назван молодой граф Рацибор ван Хоукштейн, средний сын Оттокара, который в одно и то же время налагал узы на рыцаря Олафа и клал глаз на его жену.

Третье. Вробург с нынешнего дня обретает статус вольного города, не зависящего ни от страны, ни от короны, однако согласен платить последней налог золотом и людьми – как в дни войны, так и в дни мира – и принимать ее посланцев. Однако это не касается прочих владений покойного принца и рыцаря, ибо признаются они принадлежащими герцогу Оттокару ван Хоукштейну, который будет держать их и ответствовать за них перед молодым королем, как и прежде.

Вот и стало всё как есть на свои места. И необыкновенная доброта и снисходительность герцога Оттокара к нашей казнительной бригаде. И намеки покойного принца на великую любовь его жены, которой его земная жизнь стала поперек дороги. И предсмертные угрызения совести, о коих поведал нам Олаф, сущий чаровник с женами и девами, теряющий всякую веру и меру в общении с мужами.

Все смыслы прошедших событий расставились иначе.

… Мы с Сейфуллой сидим на обочине крутой дороги и любуемся, как громоздкие траурные носилки заволакивают по ступеням с помощью грубой сермяжной силы. Упряжка с похоронными дрогами здесь не пройдет ни туда, ни оттуда. Как, любопытно мне, обходятся с упокоением местные жители? Теснятся в окружении стен или в самих стенах, то бишь в стенных нишах?

Армана с нами нет – едет впереди процессии бок о бок с сестрой. Или взаправду с братом? Нет. Как он объяснил нам, учили владеть оружием их практически наравне, к тому же Йоханна почти на год его старше, а уж крепче и быстрей была всегда. Вот так интересно выбрали кормилицу – с дитенком, что уже ножками по всему дому бегает.

Грегор тоже от меня отпросился – читать над гробом молитвы. Его я не замечаю: как обычно, затерялся посреди толпы. Грязновато-белая хламида, препоясанная лохматым вервием, тусклая плешь, пыльные ноги. Наступишь – не заметишь.

Зато на самом виду, сразу за носилками, красуются рядом трое: скромная юница и по бокам ее мощные рыцари.

Нет, я точно не назвал бы вдову нашего Олафа красивой. (Строго говоря, он и сам так не говорил и не думал.) Бледненькая, тощенькая, как крысиный хвостик, и вся, начиная с волос под прозрачной исчерна-серой вуалью и до белого траурного одеяния, как бы присыпана пеплом. Однако и в глазах идущего рядом с ней маркиза Рацибора, и, что самое удивительное, – в отеческом взгляде ее будущего свекра блестит нечто куда большее, чем наслаждение от хорошей матримониальной сделки. Как сказал бы Туфейлиус, красота любимой – в глазах любящего.

– А в нем осталось очень мало телесной влаги, в его мертвом теле, – задумчиво говорит Сейфулла. – Ты ведь даже посмотреть на него побоялся – одни мы обмывали и убирали. Почему?

И тут, где нас никто не может услышать, я рассказываю ему.

Как внезапно, на какой-то почти неощутимый миг, почувствовал возвращение Торригаля, его шагреневой, акульей рукояти в моей руке. И уже сложив клинок наземь, краем глаза увидел, что женская личина как бы вписалась в Древо, мелькнув подобием…

– Грегор рассказывал нам языческий миф, помнишь? Чудовище со вьющимися змеями вместо волос. Только тут были переплетенные ветви.

– Горгона, – ответил он.

– Мелькнув подобием Горгоны Медузы. Да. И ярко-красные губы, точно окрашенные выпитой кровью, и светлое серебро кожи, а волосы – как червонное золото осенней листвы.

Сейфулла хмыкнул:

– Надо как следует на тебя надавить, чтобы пробудить в тебе поэта.

– Ты не сильно удивился тому, что прячется за поэзией, как я вижу.

– Знаешь, Хельмут, хаким Абу Рейхан Бируни, побывав в Индии, описал одно тамошнее поверье. Будто бы человек, совершенствуя душу, проходит длинный ряд перерождений и воплощений. А твой Торригаль – почти что человек, коему ты отдал свое имя и для поминовения которого собрал клинки, видом подобные разумным существам. Клянусь, я бы скорее не поверил последнему, чем тому, что твой верный клинок пытается вернуться к тебе.

– Ты ведь сразу посулил мне удачу с Гаокереном.

– Не удачу. Предзнаменование. Это разные вещи.