Федор Метлицкий - Остров гуннов

– Но как же вы не исчезли?

– Так ядящие поумнели во время дурного цикла. Започали оставлять рабочие колонии на будущее. Они не могут не кормить их, или сами будут унищожени.

Меня кормили местной диетой: рыбными блюдами с зеленью, медом и квасом, видимо, привычной здесь пищей. Переодели в одежду, в которую окончательно превратилась история их моды – свободно ниспадающий цветной халат, из-под него выглядывали коротковатые штаны. Но без нижнего белья, здесь еще до него не додумались. Стало легче, перестал отличаться от местного населения. Правда, не мог не бриться. Просьба о бритве почему-то озадачила монахов.

Когда мне стало лучше, я в сопровождении «монаха», приставленного стариком, вышел в город. Он сразу поразил мельканием странных цветных «колесниц», как называли здесь машины-самоходы, темными улицами, крытыми потрескавшимся асфальтом, однообразными коробками домов, словно кто-то давил архитекторам на мозжечок, заставляя кроить здания по одному лекалу. Правда, изредка горделиво возвышались круглые ребристые высотки, презирающие мелочевку внизу.

Лохматые люди с заросшими волосом скуластыми лицами и вздернутой верхней губой, – все в одежде одинаково темного цвета и бесформенных уборах на голове, погружены в себя, нелюдимые в толпе. Женщины в темных балахонах, закрытые до шеи. Им не давали растекаться бесчисленные ограды и заборы, огораживающие офисы, доходные дома и частные владения, – тупо обрезающие взор толстые, как стены средневековых замков, и тонкие ажурные с пиками наверху, притворяющиеся искусством.

Редко по заборам пестрели цветные рекламные плакаты призывами – выкриками из самих недр бессмертия: «Виждь, сколь е вкусно! Сколь красиво!», «Купи терем с эдемским садом, где, наконец, нарадуешься концом истории», «Забудь всичко в небесной бане!», с изображением сказочных товаров и услуг, голубых бассейнов с кукольными дамами в застегнутых по горло купальниках, – безмятежной страной, способной ввести в столбняк провинциала, только что вылезшего из своей берлоги.

Не начало ли эпохи рекламы? В крытых лавках местные торговцы соблазняли разнообразием вещей, где преобладали хомуты и мыло.

На вечевой площади стояла геометрически выверенными рядами конница тумена , самой большой военной единицы, на низеньких лохматых лошадках, одетая в стилизованные под древность шкуры. И – рядами – истуканы солдат с перьями на касках и самострелами за спиной, похожими на скорострельные автоматы, только стреляющие дюжинами маленьких стрел вместо пуль, смазанными ядом. Во главе тонюкук – генерал с хвостом яка на каске, машущий жезлом, увенчанным золоченой головой волка.

Вверху, на зиккурате стоял одутловатый узкоглазый вождь – шаньюй с серьгой в ухе. Его окружал отряд «новых гуннов», их щиты с зубцами сверху похожи на заборы. Их называли «забороносцы».

Был праздник – «День рождения Шаньюя». Толпы заполнили площадь, везде бело-черные флаги открыто и вызывающе трепетали на постоянном островном ветру. Это было красиво и волнующе – несомненное единение народа.

Справа от зиккурата, показывали из зудящего проектора на огромном белом полотне «зрелище»: меняющиеся картины идущих в атаку стройными рядами войск со знаменами, под музыку, напоминающую безоблачно радостный ритм «Легкой кавалерии» Штрауса, и падающий со знаменем сраженный герой. Зрелище называлось «Нация и судьба». Это был единый порыв народа, объединенного в одно действо, где все сомнения тонули в чувстве мистической непобедимости страны среди враждебного океана.

Я погрузился в бездумный уют празднично марширующей колонны солдат, покорной командам старшины. Надо же, вспомнил, что был в армии!

В обитель ворвались несколько человек в черной форме, и, несмотря на протесты монахов, меня скрутили и повезли куда-то на дребезжащей служебной «колеснице».

Дом допросов не отличался от общего серого фона зданий, серое длинное здание с угрюмыми башенками по углам.

Меня подхватили под руки и привели в кабинет с вывеской «Разследовательный орган». Это было голое помещение с большим прямоугольным столом и крашеными деревянными скамейками по бокам, как будто сделанными одними и теми же равнодушными руками. За столом сидели люди в черных мантиях с погонами, с рядами медалей на груди. Такую одежду могло создать только суровое воображение, странно соединенное с ребячливостью.

Знакомый толстяк-атаман, неуклюжий и короткошеий, смотрел настороженно.