Йен Макдональд - Дом дервиша

— Ты сказал Сибел-ханым? [13] Ханым (турецк.) — госпожа.

— Вообще-то да, — говорит Лефтерес. — Она не обрадовалась, но я сказал, что часть моей миссии заключается в том, что я должен убедиться на все сто процентов: есть убедительный мотив и четкая социальная необходимость. Так всегда было. Всегда. Эта женщина не проститутка. Вот и все. Да, она грузинка, но это не делает ее проституткой.

С тех пор как жители Кавказа и Центральной Азии обнаружили, что для них открылся парадный вход в Европу, грузины, армяне, азербайджанцы, украинцы, а также рабочие из Казахстана и Туркменистана, сирийцы, ливанцы, иранцы, курды десятками тысяч наводнили Анатолию, пряжку на поясе большой Евразии, которую держит Стамбул. Именно так Георгиос понял причину, по которой Лефтерес отказался сочинять памфлет. Стамбул и раньше был многонациональным городом, и понятно, что он вскоре снова станет настоящей мировой столицей. Время турок заканчивается. Грузины и греки в одинаковом положении — приезжие.

— Кстати, знаешь, кого я видел вчера на Гюнешли Сок? — спрашивает Константин. — Ариану Синанидис.

— Сколько уже прошло с тех пор, как она уехала в Грецию? — задает вопрос Лефтерес.

— Сорок семь лет, — говорит Георгиос Ферентину. — Что она тут делает?

— Либо речь о завещании, либо имущественный спор. Зачем еще сюда возвращаться? — хмыкает Константин.

— Не слышал, чтобы кто-то умер, — замечает отец Иоаннис. В таком тесном сообществе, как греческая диаспора в Стамбуле, где все друг друга знают, каждая смерть — это маленькая катастрофа.

И тут взрывается бомба. Звук взрыва глухим эхом отражается от фасадов домов. Взрыв небольшой, едва отличимый от обычного шума утреннего трафика, но четверо мужчин за столом вскидывают головы.

— Как далеко?

— Я бы сказал, меньше километра.

— Намного меньше. Это мог быть просто детонатор.

— А где примерно, по-твоему?

— Я бы предположил, в районе площади Топхане.

— Никаких предположений, это точная наука.

Константин кликает по ленте новостей в смарт-газете, лежащей между чайных стаканов и кофейных чашек, и сообщает:

— Проспект Неджатибей. Бомба в трамвае.

За прилавком Бюлент сжимает кулак:

— Да-а-а!

— Вот ведь сукин сын! — восклицает Лефтерес. — Сколько он выиграл?

Георгиос Ферентину достает свой цептеп. Большой палец неуклонно скользит по иконкам.

— Рынок террора взлетел на двадцать пунктов.

— Господи Иисусе, помилуй всех нас, — говорит отец Иоаннис, сжимая четки.

— Тогда завтрак за счет заведения! — объявляет Бюлент.

Георгиос Ферентину никогда не считал экономику «мрачной наукой». [14] «Мрачной наукой» экономику назвал Томас Карлейль. Для него это прикладная психология, самая гуманная из наук. В романе между желанием и неприятием есть глубокие человеческие истины, а в сложных хитросплетениях финансовых инструментов чувствуется утонченная красота, такая же отчетливая и изысканная, как любая из миниатюр исфаханской школы. [15] Одна из основных школ иранской миниатюры, сформировавшаяся на рубеже XVI–XVII вв. Слепая мудрость толпы не перестает удивлять его с тех пор, как он впервые обнаружил ее в банке с плюшевыми игрушками. Банка стояла на столе Гексел-ханым, его учительницы в начальной школе. Она привезла банку от сестры, которая жила в Форт-Лодердейле. Соблазнившись Микки-Маусом, она пустилась в плюшевый загул по всему Диснейленду. Гуфи, Микки-Маусы, Плуто, Стичи, маленькие Симбы были затолканы в банку, как маринованные огурцы, и глазели оттуда на восьмилетнего Георгиоса Ферентину. Чифтчи, как упорно называла его Гексел-ханым. Это турецкий вариант его имени. Чифтчи спрессованные фигурки казались странным образом притягательными. Это здорово, подумал он, быть запихнутым в банку, полную других мягких тел.

— Угадайте, сколько игрушек, — сказала Гексел-ханым классу, — и выиграете их.

Чифтчи был ленивым. Гексел-ханым талдычила об этом каждый день. Ленивым и тупым. Но ему хотелось заполучить банку с игрушками, а потому он сделал то, что сделал бы на его месте любой ленивый и тупой мальчишка. Он спросил своих одноклассников. Ответы варьировались от пятнадцати до пятидесяти. Ленивый, тупой и не желающий принимать решение Чифтчи сложил все ответы и поделил сумму на число учеников в классе, округлив ответ наудачу.

— Тридцать семь, — уверенно заявил он Гексел-ханым.

Их оказалось ровно тридцать семь. Гексел-ханым нехотя отдала ему банку. Он поставил банку на тумбочку и несколько месяцев любовался ею, наслаждаясь видом своих пленников. Однажды мама вытащила игрушки из банки, чтобы постирать, а потом вернула на место, но внутрь попала влага, и за две недели игрушки позеленели, завоняли, и пришлось их выкинуть. Это было первое знакомство Георгиоса с силой обобщения. Толпа решает.