Никола Ретиф де ла Бретонн - Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал

Бывают даже случаи, когда кажется, что только что сказанное мною близко к осуществлению; это именно бывает, когда они воюют. Тогда убийство, воровство, насилие и все вообще преступления становятся дозволенными по отношению к соседней нации, как будто бы она состоит из одних чудовищ, порожденных врагом всей природы. А между тем, согласно их религии, они вдвойне братья. Люди, мне кажется, несмотря на всю свою просвещенность, еще не настолько разумны, чтобы уяснить, что каждая война причиняет в течение одной кампании больше зла, чем сто прекрасных законов смогут сделать добра в течение ста лет. В этом отношении люди — настоящие дети или, вернее, настоящие обезьяны. К тому же, после их безумных войн их виселицы и орудия колесования бывали загружены работой.

Следует еще отметить, братья мои, что человек более непостоянен, чем наши братья из Малакки. И несмотря на это, он принуждает себя иметь одну единственную жену в течение всей своей жизни. Этого одного было бы достаточно, чтобы навсегда отравить существование этих несчастных существ! В свое время один из них обратил их внимание на то, что этот безумный закон вызывает убийства и отравления. Ему ответили, указывая на орудия колесования и костры, что зато он доставляет удовольствие ломать убийце кости и сжигать их живьем.

Таков человек. Он превратил богатство в идола, не оставив в то же время никаких честных средств для его приобретения. В самом деле, честные средства требуют очень большого времени, и человек, который только их применяет, может надеяться, что воспользуется благами богатства лишь его потомство. Соблазн, однако, так велик, что люди часто обращаются к средствам недозволенным, и тогда таких людей вешают, колесуют, сжигают… если только они не избрали некоторых недозволенных средств, которые эти низкие лицемеры молчаливо терпят, прикидываясь, будто считают их допустимыми, и маскируя всю их гнусность; например, угнетать провинции, морить голодом армию или поставлять ей испорченный провиант и т. п.

Чего только нельзя было бы еще рассказать о нелепых, суеверных, бессмысленных убеждениях людей, живущих в провинции и в деревнях! Тема эта неисчерпаема! Удовольствуемся, однако, вышеприведенной картиной.

Вот, значит, каков человек, дорогие братья! Вот существо, которое вы считаете властелином мира и судьбе которого вы завидуете! Ах, вы были бы во сто раз счастливее его, если бы он своим существованием не смущал покоя всей природы! Это порабощенный, скованный, дрожащий, истязуемый и преследуемый раб, ежеминутно рискующий погибнуть от веревки, железа или огня, имеющий несчастие предвидеть все грозящие ему бедах и миллионы раз переживать их еще до того, как они наступают. Если он избегает их, то он полон страха перед естественными несчастиями. С детства он предвидит случайную или естественную смерть, и это отравляет все его радости. Религия умножает его страхи, так как число утешаемых ею столь незначительно, что может не приниматься в расчет. Его законы так плохо составлены, что причиняют в десять раз больше зла, чем предупреждают. Наконец, его ум так извращен, что если бы он прочел это письмо, содержащее одну голую правду, он сказал бы с презрением: сразу видно, что это писала обезьяна!.. Если бы, однако, эту правду написал кто-нибудь из ему подобных, то он стал бы травить его, обвиняя в ниспровержении всех устоев. Но, к счастью, я обезьяна и поэтому не подчиняюсь его издевательским законам, его нелепым предрассудкам. Я могу молоть, по его мнению, вздор, не опасаясь ни веревки, ни колеса, ни костра… Кстати, о костре. Знаете ли вы, что вопреки божественному законодателю, столь человечному, смиренному, кроткому, толерантному, в Малакке безжалостно сжигают всех, чьи воззрения отличаются от воззрений испорченных священнослужителей этой суеверной нации? {71} Их же воззрения чрезвычайно далеки от истинной христианской веры, и я охотно готов поверить, что если бы туда явился сам Христос проповедывать свое учение, то его бы схватили, доставили в святую инквизицию и, облачив в одежду осужденных, сожгли бы, разве только он сам избавил бы себя от казни. Во Франции я могу рассуждать. Зато в стране альгарвов {72} , несмотря на то, что я обезьяна, я был бы сожжен, как вдохновленный дьяволом, которого я не знаю и который вовсе не стремится обладать бедными обезьянами, так как у нас нет души, которую можно было бы жарить и поджаривать в аду, — ужасном местопребывании, где, к счастью, ни я, ни вы, мои братья, никогда не очутимся. Это местопребывание, однако, вполне достойно людей. Они сами почувствовали, что, как ни несчастны они в этом мире, этого еще недостаточно, чтобы наказать их за их злобу, за все страдания, которые они причиняют себе подобным, а также бедным животным.