Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Она отвязывает мою левую руку и переворачивает на бок. Я сразу же кладу кисть на поясницу и сосредоточено замираю. Хоть одной руки и мало, я вижу, как лежит пуля. Под аортой как раз в месте выхода спинномозговых нервов. Вполне достаточно подвинуть её чуть-чуть в сторону, и все изменится. Еще я успеваю понять, что три месяца нахождения пули в этом месте не прошли бесследно для нервов. Сдавленные тяжестью инородного предмета нервы атрофировались — даже если я уберу пулю, нужно время, чтобы они восстановились.

Или мне нужны обе руки, и возможность спокойно восстановить поврежденные ткани.

Моё тело возвращается на место, и рука снова фиксируется к кровати.

— Мне было приятно получить такую необходимую процедуру, — говорю я, вслед уходящей медсестре.

Мария Давидовна сидит на стуле рядом с кроватью. Она смотри на меня и молчит.

— Вы знаете, что я сейчас вполне безопасен, — говорю я тихим вкрадчивым голосом. — Если бы вы настояли на том, чтобы мне освободили руки, наш диалог был бы более продуктивный.

Она молча встает и выходит. Она отсутствует достаточно долго, чтобы я начал сомневаться в том, что у меня что-то получится. Вернувшись с Синим Костюмом, она смотрит на то, как освобождают мои руки.

— Спасибо, — говорю я, потирая запястья.

— Теперь мы можем говорить?

Я смотрю, как закрывается дверь за медсестрой, и киваю головой:

— Да, конечно, мы можем говорить.

— Расскажите мне о себе?

Как бы она ко мне не относилась, сейчас я для неё пациент. В её голосе сталь, в глазах — решимость. Я складываю руки вдоль тела, прижимая ладони к бокам, — это будет сложно, говорить с Марией Давидовной и сдвигать пулю в сторону, но у меня нет выбора. Я улыбаюсь и говорю:

— В моём прошлом нет ничего необычного. Порой, я думаю, что мои детство и юность — это странные события в другой жизни, или это совсем не моя жизнь. До семи лет у меня было детство, а потом его не стало. Взрослая жизнь наступила значительно позже, лет, так, через десять, — до семнадцати лет я как бы завис, ни там, ни здесь. Теперь я удивляюсь, когда вспоминаю об этом.

Я смотрю на Марию Давидовну и спрашиваю:

— Вам интересно?

Она кивает — продолжайте.

— У меня не было, и нет друзей. Я не знаю, как это — идти с другом навстречу опасности, и знать, что в трудную минуту он окажется рядом. Мне не с кем было поделится своими проблемами, и знаете, Мария Давидовна, я ничуть не жалею об этом. Простые человеческие радости никогда не прельщали меня, так же, как не простые, и не человеческие тоже оставляли меня равнодушным.

Я говорю, а руки, прижатые к костям малого таза, по миллиметру сдвигают свинцовый предмет. Мне больно, но эта боль приятна — на моём лице улыбка, оно спокойно и умиротворенно. В сознании вертится трехмерная цветная картина, на которой пуля медленно, очень медленно, изменяет своё местонахождение. Губы произносят слова:

— В книгах я находил себя. Читая всё в подряд, я забывал о своих способностях. Я был обычным человеком, когда погружался в выдуманные миры книг, а возвращение в эту действительность было обидным для меня — для чего я здесь? Зачем и кому я нужен?

Пуля вышла из-под аорты. Казалось, что я не смогу терпеть боль, но — я улыбаюсь, пытаясь скрыть гримасу. Я не чувствую, но знаю, что мой мочевой пузырь опорожнился. Я смеюсь. Неожиданно и громко. Я знаю, что этот смех — мой крик боли, но Мария Давидовна этого не понимает.

— Почему вы смеётесь? Ничего смешного я пока не вижу.

— Да, это я так, вспомнил былое, — говорю я и расслабляю мышцы рук. Первый этап позади. Еще многое предстоит сделать, но уже то, что я смог убрать пулю в сторону вселяет в меня надежду на благоприятный успех. В некотором роде, я возвращаю себе уверенность.

Я устал. В сознании наступает торможение. Я хочу еще что-то сказать, но понимаю, что не смогу. Закрыв глаза, я проваливаюсь в сон, забыв о собеседнице.

Наверное, ненадолго, потому что, когда я снова открываю глаза, Мария Давидовна сидит на стуле в той же позе.

— Михаил Борисович, а что было в вашей жизни до семилетнего возраста?

Я молчу. Возвращение из сна было достаточно резким, чтобы осознать, что наш разговор продолжается.

— С какого возраста вы стали осознавать себя? Что самое первое, что вы запомнили?

Она настойчива. Голос женщины спокоен, но решителен. Она хочет получить ответы на свои вопросы, а, главное, она задает именно те вопросы, на которые у меня есть ответы.

— Наверное, лет с четырех.