Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение

— Но ведь можно просто сказать, что, например, у меня больная печень. И всё. Зачем произносить эти непонятные слова, — Семен, мутно глядя в пространство, открыл рот в попытке произнести слово «цирроз», но никаких звуков из его горла не вырвалось.

— У Лиды тоже больная печень, — вздохнув, говорю я, — но ей пока еще можно пить самогон.

Семен замер, широко открытыми глазами глядя на женщину, и совместив в голове сказанное мною, икнул. И сказал:

— Если Лидке с больной печень можно, значит, и мне с моей больной печенью можно. И пошел бы ты, эскулап гребаный, со своими словами-непонятками, нахрен.

Я улыбаюсь. Ничего не меняется. Человек хочет слышать только то, что ему хочется слышать. Он уверен почти на сто процентов, что бессмертен, что завтра он обязательно проснется, что доктор, скорее всего, ошибается, потому как «ну что этот лекарь может знать о моем здоровье, они только могут запугивать, чтобы мы безропотно отдавали им деньги. Они говорят непонятными словами, чтобы мы ощущали страх перед неизвестностью и безропотно выполняли их гребаные рекомендации».

— Какой больной печенью? — говорит Лида, недоуменно глядя на Семена. Пережитый стресс и доза самогона снова ввергли её сознание в тупое опьянение. — У кого больная печень?

— У тебя, дура, больная печень.

— Кто дура? Я — дура?

Лида протягивает руку к двухлитровой банке с огурцами и неловко встает.

— Я тебе, козел, щас дуру покажу.

Я успеваю отобрать стеклянную банку у женщины, которой она хотел ударить Семена. Который так ничего и не понял, сумрачно созерцая кончик своего носа. Зашивать порезы стеклом на голове Семена я не хочу.

— Сядь, Лида! — приказываю я, и она неожиданно подчиняется. С глупым выражением лица она смотрит на свои руки, и — неожиданно начинает плакать, перемежая слезы пьяным бормотанием.

— И так всю эту гребаную жизнь… никто меня не любил, чтобы так, как в книжках, чтобы цветы и красивые слова, чтобы конфеты и шампанское… чтобы сидеть под звездами и разговаривать всю ночь… это урод затащил меня на сеновал, говорил, что все будет хорошо, а потом когда обрюхатил, пришлось ему жениться… ни разу за все годы слова доброго не сказал… я думала, что со временем станет лучше…ребенок родился, Колька, я думала, станем жить, как люди… и почему я его не убила… все ждала, что придет однажды с поля, обнимет меня за плечи и скажет какой-нить доброе слово… скотина, какая скотина…

Прожитая жизнь.

Нереализованные мечты.

Размазанные по щекам слезы.

Ничего не меняется в этом мире — как всегда, одни мечтают и ждут, наивно вглядываясь в горизонт, а другие тупо живут, созерцая свой пуп. Кому-то надо совсем немного — чуточку внимания и пару добрых слов, а кто-то равнодушно погружается в пучину наркотического безумия, забыв о тех, кто рядом.

Так и идет человек по жизни, — с умершей мечтой и безумием во взоре.

От рождения — смышленые глазки новорожденного, стремящегося познать этот мир.

К смерти — пустые заплывшие глазницы, страшно и безумно созерцающие пространство.

Семен уронил голову на стол и уснул.

Всхлипывающая Лида постепенно перестала бормотать и тоже, положив голову на скрещенные руки, заснула.

Тело на тахте захрипело. Иван, поперхнувшись мокротой в легких, закашлялся. И очнулся. Повернувшись на бок, он опускает голову и исторгает из себя рвотные массы, окрашенные кровью. Затем снова хрипло кашляет, и отхаркивает красную мокроту.

Я спокойно смотрю на это. Я знаю, что у Ивана запущенная форма рака легких. Он сейчас выблевывает и отхаркивает свою пораженную опухолью легочную ткань. И ничего тут уже не сделать. Впрочем, даже если бы и можно, я бы не стал. Здесь и сейчас я просто Василий Кузнецов, бывший врач, которого выгнали с работы за пьянство, который пропил свою квартиру и бомжевал несколько лет, пока не добрался до этой забытой Богом брошенной людьми деревни.

Я смотрю на пьяных людей.

И вспоминаю Богиню, которая, держа меня за руку, ведет по зимнему лесу.

Говорит со мной тихим голосом.

И всегда называет меня моим именем.

Раннее утро. Еще темно, хотя предрассветные сумерки делают окружающий мир серым. Марина быстрым шагом идет на работу. Она любит это время — хорошо, прохладно, тихо и безлюдно. Кратчайший путь на работу — через заросший кустарником лог, по которому протекает загаженная отходами речушка. Перейдя деревянный мост длиной не больше пяти метров, она выдохнула. Запах канализационных стоков, всегда висящий туманным маревом над речкой, остался позади.