Елена Клещенко - Дети и демоны

По садовым тропинкам шли молча. Виту было странно, что солнце светит как раньше, и ветерок качает красные цветы. Вопрос у него созрел не прежде, чем они вернулись к зеркалу.

— Так это что же? Значит, у каждого входа есть такой котел?

— Молодец.

— А в котлах варится… это самое. Демонская субстанция? И вылезает наружу?

— Совершенно верно. Как каша из горшка, помнишь сказку? И течет во все стороны. Возле входа ее много, а дальше — это уж как кому повезет. Они-то, демоны малые, и слушаются Слов. Могут дрова носить, могут деревья рубить, могут похлебку варить… могут сами стать похлебкой, но такого супчика лучше много не хлебать. Да тебе Айген, наверное, говорил?

— Говорил. Есть Слова, чтобы призвать истинную пищу, а есть — чтобы создать морок. Морок является сразу, но наесться им нельзя, а если много съесть — будешь проклят, долго не проживешь.

— Все так. А истинную пищу, — слово «истинную» Ник ядовито подчеркнул, — наши маленькие работнички делают не из себя самих, а из того, что найдут на земле и под землей. Были бы черви, а мясо слепится.

Вит не сразу понял, но когда понял — ощутил, что пустой желудок скручивается, как тряпка в руках у поломойки. Запеченные карпы… картошка… непонятные овощи… лучше бы все это были мороки, пусть даже проклятые! Голых розовых червей и белых личинок он с детства не любил. Он, наверное, позеленел с лица, потому что Ник даже прекратил ухмыляться и привстал — не иначе, чтобы наколдовать плошку или бадью. Но не пришлось, потому что в дальней стене раскрылась дверь.

— Вит!

В сени выбежала Яна. Сама выбежала, на своих ногах. Бледная, но не прежней бледностью, а так — будто с голоду. На ней была зеленая мужская рубаха ниже колен, коса растрепалась, рыжеватые волосы летели у щек.

— Это ты? — глупо спросил Вит. — Как твоя… ножка?

Слово «нога» вдруг показалось ему грубым и непристойным. Но вообще-то «ножка» не лучше.

— Вот.

Яна вытянула вперед босую ступню, и Вит сперва подумал, что она перевязана тонкой светлой ленточкой. Но потом увидел, что это полоски незагорелой кожи. Там, где были раны. Он вспомнил расплющенный кожаный мешочек, набрякший кровью, в который превратился башмачок после каменного капкана, и поднял глаза на Ника.

— Кому было сказано лежать? — строго спросил тот. — Кто позволил вставать?

— Никто, — дерзко ответила Яна. — Я уже вылечилась. Спасибо, господин Хозяин.

Она поклонилась в пояс, Вит, вскочив, повторил поклон.

— Оставьте, — сказал Ник. — Мне в радость, Марьяна Михеева. Хозяева помогают друг другу.

Губы Яны дернулись, будто ее ударили.

— Я не Хозяйка.

Ник снова вздохнул.

— Это неважно. Иди ляг, девочка. Вам сегодня досталось.

— Мы увидимся, — сказала она Виту. Встав на цыпочки, обняла и поцеловала. Прямо в губы. А потом повернулась и вышла.

Через некоторое время до Вита дошло, что голос Ника говорит.

— …тоже они. Мелкие частицы и сквозь землю просачиваются, и в воздухе носятся, что им стоит проникнуть в человеческое тело? В сосуды, в кости, в мышцы… Раны и переломы — для них сравнительно простой случай. Айген при тебе деревенских лечил? Эгей, слышишь меня?

— Лечил, — отозвался Вит. Непослушные губы наконец-то перестали улыбаться, но лицо горело. — И ломаных, и роженицам помогал.

— Айген на это дело был талантлив. На таком приличном расстоянии от входов умел использовать, что есть. Мне, если начистоту, до него далеко, но тут все проще дается. Самому мне, думаешь, сколько лет?

Сбитый с толку неуместным вопросом, Вит глянул на него — на тонкие морщинки у глаз, на густую русую бороду.

— Тридцать?

— Да нет, побольше.

— Ну, сорок?

— Семьдесят два.

Нет, все-таки сумасшедший.

— Думаешь, столько не живут, — сказал за него Ник. — Ну да, теперь за пятьдесят редко кто переваливает. Если я тебе скажу, что не так давно смерть в семьдесят лет для здорового мужчины считалась безвременной, а многие доживали до ста, — ты окончательно убедишься, что я ненормальный?

— Нет, но… так не может быть!

— Почему не может?

— Ну… как почему? Потому что срок человеку положен, — без всякого огорчения сказал Вит. Смерти он не боялся. То есть опасностей всяких боялся, конечно, а вот конца жизни, который наступит в срок… Зимой Виту исполнилось пятнадцать, и, как ему представлялось, жизнь он прожил долгую, почти бесконечную. То, что ему назначено прожить еще две таких жизни, а не, скажем, четыре, его не печалило.

Ник цокнул языком: дескать, не ожидал, дружище, что ты такой дурень.