Андрей Валентинов - Механизм Времени

Requiem in pacem[1], соседи!

Он оторвал взгляд от кипящего ада. Полковник был, как всегда в "пиковой" ситуации — Андерсом-тараном, Андерсом Вали-Напролом. Юрист исчез, проснулся вояка, затосковавший от безделья. Скулы — утесами, взгляд — пулей навылет.

"Что-то скучно стало, юнкер!"

Китаянка...

Женский пол служил для Торвена неразрешимой загадкой. Порой он впадал в ересь Аристотеля Стагирита, считавшего, что мужчины и женщины — разные биологические виды, живущие в симбиозе. С мужчиной ясно: руки, ноги — и душа от Создателя. В женщине присутствовало еще нечто , причем вряд ли от Бога. С фрекен Пин-эр гере Торвен не рискнул бы гулять по бульвару — даже днем, даже с пистолетом в кармане.

На миг примерещилось: оскаленная пасть, клыки в клочьях пены, но не белой, а желтой, песьи глаза, красные от бешенства, черное нёбо, язык с капельками слюны. Святой Кнуд и Святая Агнесса! — как говорит Его Величество...

Пироскаф тряхнуло.

Колеса зависли в воздухе, дрогнула труба. Пальцы Андерса выпустили поручень. Китаянка успела — обхватила за плечи, не дала упасть. Торвен перевел дух, мысленно извинившись перед Пин-эр.

Негоже воспитанному современному человеку грезить пустой чертовщиной. Девушка как девушка — симпатичная, на вид здоровая, даже очень. Молчунья? — значит, скромница. Для мужа — лучше не придумать. А что Хансом Христианом в стену запустила, так поэт сам виноват. Деликатнеенадо с иностранками.

— Ach, du lieber Andersen,

Andersen, Andersen...

Соленая вода угодила в рот.

Закашлявшись, Торвен с трудом сглотнул — и вдруг понял, чего ему не хватало в последние годы. Перчику, острого перчику, юнкер! Если сейчас палуба уйдет из-под ног, он пожалеет разве что о так и не состоявшейся беседе со знакомцем-офицером. Слышишь, литография? Пенсия очень помогла бы длинноносику-поэту. Дело не в деньгах — друзья бы скинулись, изыскали средства. Звание королевского пенсионера само по себе — клад. Одно дело — "какой-то поэт", бродяга в дырявых штанах.

Совсем иное — пиит Его Величества...

Вода брызнула в глаза. Он зажмурился, перетерпел соль. Ерунда! Вода — не пламя, не Огонь по фамилии Гамбьер. "My baby! My sweet baby..."Тьфу ты, вспомнилось! Едкая дрянь — соль пролива Эресунн!

— Как самочувствие, юнкер?

Торвен настолько удивился, что открыл глаза. Слышит! Он слышит! "Юнкер"? — выходит, дела неплохи, начальство изволит шутить. Свист никуда не делся, и рев остался. Но... Вода! Привычная, серая рябь. Родная ты моя!..

— Прорвались! — для тупиц пояснил Эрстед-младший. — Кто-то промахнулся. То ли Нептун, то ли Филон. А может, сразу оба.

Все еще не веря, Зануда обернулся, увидел дымящую трубу. Начал смещаться вправо, стараясь не отпустить мокрые поручни. Предательница-нога мешала, цеплялась за доски палубы. Кто-то подхватил его под локоть, придержал. Мелькнула и пропала мысль об одноруком полковнике...

Пин-эр, смеясь, помогла ему уцепиться за стойку у борта.

— Спасибо, фрекен!

— Десять тысяч дьяволов!

Естественно, дьяволов помянула не Пин-эр, церемонная дочь востока. У них в Пекине свои дьяволы — китайские, заковыристые, не похожие на датских скромняг. Любимое ругательство короля изрыгнул Эрстед. Брань пришлась к месту; нет! — она, пожалуй, была даже слабовата. Помянутая десятитысячная шайка-лейка при всей ее зловредности едва ли сподобилась бы провернуть столь грандиозный трюк. Берем пролив, помещаем в цилиндр фокусника, взмахиваем кружевным платочком — эйн-цвей-дрей!..

...Пролив исчез.

За кормой кипел пенный вал. В седой бороде, как рот бесноватого, разинутый в припадке, клокотала воронка. Гладкие, словно отшлифованные стены уходили в бездну моря. Глубина на фарватере — двадцать пять футов? Врут картографы! Отверзлось каменистое дно — ниже реального, так ниже, что дух захватывало. Скользкие уступы. Слиплись комья водорослей. Хлопает жабрами дура-селедка.

Дышит вонью бурый ил.

В центре, в глубине жадной глотки — гнилой остов старца-корабля. Летучий Голландец, забредя на север, не нашел покоя даже в холодных глубинах Эресунна. Скалятся черепа матросов, костяк-рулевой стоит у штурвала, держа курс прямо в пекло. На мостике — капитан-без-головы; морской волк изъеден рыбами...

Зануда изловчился, провел ладонью по слезящимся глазам. Соль! Соль — и глупый избыток фантазии. Увиденное — невероятно, невозможно. Всепожирающий, мокрый, слюнявый зев; хладная могила, готовая принять очередную жертву.

Романтика, чтоб ее!

— Восславим датские пироскафы! — крикнул он как можно беззаботнее. — Полковник! Что там придумал Николя Карно?