Дмитрий Коробкин - Мастер третьего ранга

— Надя, — Иван рванулся к ней, но натолкнулся на прозрачную стену. — Надя!

— Уходи. Тебя ждут. Плыви.

Иван оскользнулся, и едва не свалившись в реку, съехал по склону на причал. Он рванулся обратно, к ней, и опять натолкнулся на невидимое препятствие, которое оттеснило его к лодке.

— Плыви, — повторила она.

Она его отпускала, но от того не становилось легче. Теперь, смотря на ее печальную улыбку, он чувствовал себя еще гаже, чем всегда, когда вспоминал о своем предательстве. Иван был опустошен. Под прощальным взором ее глаз хотелось покончить со всем этим. Шагнуть в реку и одним вдохом набрать полные легкие воды.

Ноги будто повинуясь чужой воле ступили с перекошенного причала в лодку. Он отвязал веревку, взял весла и стал усиленно грести. С каждым гребком берег неправдоподобно быстро отдалялся, а Иван все никак не мог оторвать глаз от ее лица, пока берег полностью не заволокло туманом.

Он потерялся в этом густом молоке. Из рук исчезли весла, исчезла лодка. Мастер подался вперед и наткнулся на препятствие. Скрипнуло. Это была калитка. Отворив ее, он прошел вперед. Белое марево исчезло, растворилось, будто и не было его.

Был теплый, солнечный день, Иван очутился посреди маленького дворика паромщика Потапа. Первое на что наткнулся взгляд: на скуластенькое личико Марьи. Мастер вспомнил его неожиданно отчетливо. В продолжение этого сна она вновь кушала спелое, сочное яблоко, покачивая стройной ножкой. Черные волосы ласково развевал легкий ветерок, а за ее спиной, у избы, раскинулся калиновый куст, на котором безмятежно чирикал и чистил перышки воробей.

Тихий, ласковый ветерок, будто сорвался с цепи. Стал порывистым и злым. Калина качнулась и точно когтями заскрежетала ветвями по стеклу маленького окошка. Волосы Марьи разметались по лицу. Выскользнуло из руки надкушенное яблоко и покатилось Ивану под ноги. Испуганный воробей пустился в крик, стал биться о темное стекло. На стекле блеснули алые капельки крови. А после, при новом ударе о стекло он и вовсе свернул себе шейку. Его скорчившееся тельце, разметав крылышки, упало Марье на белоснежный подол и задрожало.

Под безжалостными порывами ветра заскрипела старая яблоня над головой. Уносились вдаль сорванные листья, осыпались красные яблоки, исчезая в стремительно жухнущей траве. Солнце скрылось за черной тучей. Небо заволокла угрожающе темная мгла. Марья, сложив руки лодочкой, подобрала замершее птичье тельце, и в ее ладони хлынул настоящий багровый поток. Веером сквозь ее пальцы он пролился на подол, и на белом сарафане распустились алые цветы.

— Ваня, — позвала она, протянув мастеру наполненные кровью ладони. — Ваня, что делать? Ваня помоги!

Ветер сорвал с ее лица спутавшуюся вуаль волос. Но вместо тонких бровей и карих глаз, скрытых в тени трепетных ресниц, аккуратного, чуть вздернутого носика, и алых, чувственных губ, Иван увидел ужасную кровавую маску. Сплошное багровое месиво венчала огромная, рваная рана, оголившая белизну кости. Тонкая шея была изувечена, а горло изорвано в клочки.

Крича имя Марьи, Иван очнулся и с сумасшедше стучащим сердцем вскочил на ноги. На него с непонимающими лицами смотрели завтракающие Юра, и псеглавец Болдырь, который тоже заночевал в маленькой избушке знахарки. Они замерли с ложками у ртов, но Юра, привыкший к внезапным вскрикам мастера во сне, тут же отправил кашу в рот и со словами «А дальше» перевел внимание Болдыря на себя.

— Мне страсть как не хотелось ввязываться. Но сектанты эти даже огнестрела не признававшие, не смогли бы отбиться от банды. Достал я винтовку, а оптика у меня отличнейшая, еще до катастрофы сделана была. Короче, пока они поняли, что их отстреливают, будто в тире, уже четверо Матушку обнимали, да кровушкой потчевали. — Порыкивая отвечал кинокефал, искоса посматривая за безмолвно выходящим из избы Иваном.

Сон выветрился окончательно, но сердце не унималось, тяжело было на душе. Иван решил, что все же перепил с непривычки. Он окунул голову в стоящую у дома бочку с водой, вынул, тряхнул ею и окунул снова. Стало намного легче, но тяжесть в груди лишь притихла. Покидать Ивана совсем, она не собиралась.

Утерев воду рукавом, он направился к мотоциклу. Гром, в своей люльке, к которой казалось, уже прирос задницей, ибо нипочем не хотел ее покидать, привстал и завертел хвостом. Весь его вид выражал, что он готов ехать, пес поскуливал и с надеждой смотрел на Ивана.

— Погоди дружище, — потрепал Иван пса по холке. — Дела закончу, тогда накатаешься вдоволь.