Дмитрий Коробкин - Мастер третьего ранга

— Что там? — встревожился Иван, подошел и впервые увидел у парня на груди прощальный подарок лесавки. — Что это, бабушка?

— Это милок, — она провела пальцем по рунам, и остановила его, у крайней, что едва была видна, — что-то древнее. Я, кажется, знаю, что.

— Это опасно? И что это за знаки вообще? — спросил мастер старую знахарку.

Бабушка не ответила. Она в задумчивости прошла по маленькой комнатке избушки, к столу. Сев за стол, она отдышалась и с хитрецой воззрилась на Ивана.

— Ну, — взмолился он. — Бабуля не томи!

— Экий ты прыткий, мастер. Сперва уговор. Ты поможешь мне, а уж после, я расскажу, что это, и как с этим быть. Дело одно есть. Да старая я, и ножки совсем не ходют, вот ты побудешь моими ножками, и глазками. Ну а заодно ручками, если придется.

— А тем временем Юрка коньки отбросит? Нет, бабушка, так не пойдет.

— Не отбросит. Я ручаюсь, — успокоила она и выжидающе посмотрела на Ивана.

— Слово даешь?

— Слово даю мастер.

— Я надеюсь, мне не придется скакать за тридевять земель, чтобы побить змия и принести яйцо?

— Прямо с губ снял Иван, — захохотала она. — И желательно левое. В нем силы больше, — прокряхтела старушка, смотря на ошалевшего мастера. — Да ты не пугайся. Шучу я. Но со змием придется разобраться. Только с зеленым. И тут, совсем рядышком.

— Корчму вашу спалить что ли? — хмыкнул он.

— Нет, зачем так радикально. За поджог домов у нас руки отрубают, а то и на кол могут посадить. Будь ты хоть мастер, хоть хам, хоть знатный какой, закон на всех один.

— Корчмарю морду набить? — предположил Иван.

— Да что ты злой такой? То спалить, то побить. Дай тебе волю и пьяниц всех перевешаешь.

— Тогда говори конкретнее бабуль.

— Да как тебе скажешь, коли ты перебиваешь без конца?

Иван сделал губы уточкой, мол, молчу — молчу.

— То-то — же. Пить, то пьют везде, и всюду пьяниц хватает. Но в селенье нашем беда иного рода. То один с ума сойдет, то другой, и давай вешаться, топиться, жен резать. Но ладно — бы, только пропойцы, дык даже те, кто пьет раз в год.

— Белая горячка, — не удержался мастер. — Это не ко мне.

— Да погоди ты. Вот неймеццо ж те. — Она пожевала губами, перевела дух, и продолжила. — Этих бедолаг, ко мне приводить стали. Ну, я глядь, а на них бесенята жиреют. И не простые те бесенята, а такие, что злобой, страхом, сумасшествием да смертью кормятся. Ну, я сперва подумала ларвы это, и давай снимать. А они не снимаются, и не рассеиваются. Ментальные паразиты, что-то среднее, меж стихийными, и духами хаоса. И главное кормятся не сами, а для кого-то силу копят. Будто пчелы нектар собирают, а после в улей несут. Так вот мастер, должен ты этот улей обнаружить, а с тем и матку ихнюю. Прихлопни матку Иван, а без нее и паразиты издохнут. Вот такое дельце.

— Да бабуль. Вот так задачку ты задала, — почесал он маковку. — Но я слабый медиум, экстрасенс из меня и того хуже. Третья степень мастерства. Сверх-тонкоматериальный план, я не увижу, даже если выжму все соки из запаса своего. Скорей голова взорвется.

— Ведьма я али нет? Я на время изменю твои способности. Перенаправлю потоки в как ты говоришь сверх-тонкоматериальный план. Только трудно тебе первое время будет. Ну, ничего, освоишься. Согласен?

— Согласен бабуль, — подошел он к старушке. — Вечно у всех какие-то условия. Пойди туда, принеси то, прихлопни этого… Нет бы, чтобы за просто так. Задаром.

— А ты не бухти, не бухти. Просто так милок, только мухи родятся. Вставай на колени, и давай сюды свою голову. А теперь терпи. Будет больно.

Иван сидел на крылечке маленькой избушки уже около часа, но привыкнуть к новому виденью мира все никак не мог. Если ранее в режиме иного взгляда, он мог видеть энергетические оболочки, которые называют аурами, то он их видеть перестал. Теперь его взгляд миновал ауры насквозь, и видел саму суть всех энергетических процессов, что собою скрывали эти оболочки.

Все вокруг, и живое, и не живое, было наполнено энергией. Она текла потоками сквозь все, смешивалась с другими потоками, где наполняя некую вещь, а где осушая. Весь мир пришел в движение. Даже повешенный на покосившийся плетень, глиняный горшок, и тот источал свою энергию, которой по разумению Ивана в неживом объекте, быть просто не должно.

Он видел мир сразу в двух измерениях. В общепринятом трехмерном, в котором все было словно полупрозрачным. И в тонкоматериальном, состоящем из эфира. И во всем бурлила, и плескалась разная энергетика.