Георгий Старков - Ночь

Я остановилась, переводя дух. Лёгкие сжались в комок, чтобы тут же расправиться и болезненно врезаться в диафрагму. Прижав руку к груди, я смотрела на покинутые автомобили. Эти мерзкие ухмылки на передних бамперах всегда бесили меня, но я и не полагала, что они могут выглядеть настолько зловеще. Как хищные звери. Я отвела луч в сторону, но там тоже увидела скопление застывших машин. Был даже фургон с нарисованным на боку жёлтым лимоном. Поток не двигался и не шумел, будто кто-то снял мгновенный кадр улицы.

Пошатываясь, я побрела по тротуару, держась подальше от этих ночных хищников. Страх набирал силу, как бассейн, наполняющийся водой, зато первая волна паники пошла на убыль. Кричать мне расхотелось. Всё равно меня никто не слышал, да и горло уже не позволяло. Ноги устали, грудь усеялась иголками, так что о беге тоже думать не стоило. Что мне оставалось, так это медленно идти вдоль улицы, вслушиваясь в звенящую тишину и отстраненно покачивая фонарём. Слёзы продолжали сочиться из глаз, хотя в душе успело воцариться странное спокойствие. Я машинально заглатывала слёзы, чувствуя солёный привкус. Белый круг освещал асфальт с паутиной трещин. Дома чернели рядом; я и не замечала никогда, как они высоки. Того и гляди, накренятся и упадут прямо на меня, раздавят, как букашку. Один раз я направила фонарь на ближайшее здание, увидела бесчисленные провалы-глазища, следящие за мной, и быстро вернула луч себе под ноги.

Была знакомая мне автобусная остановка, где продавали газеты. Обычно тут бывало людно даже по вечерам, потому что рядом стоял кинотеатр. Я увидела пустые скамьи и закрытое окошко киоска, окружённое ворохом свежих газетных выпусков. Из мусорного бака рядом торчало горлышко бутылки из-под колы. Я прошла мимо остановки, чувствуя, как сердцебиение замедляется, будто собирается остановиться совсем. Задержалась немного у афиши кинотеатра, разглядывая мужчину в синей сорочке, со здоровенным пистолетом в руке. Очередной боевик. Такие фильмы были не в моём вкусе. Мне больше нравились драмы, триллеры и комедии. И то и другое в нашем кинотеатре показывали редко.

«Это же странно, — размышляла я, продолжая отсчитывать шаги. — Это просто невозможно. Я иду одна по городу. Все эти пустые машины — где их хозяева? Почему в домах никого нет?».

Вопросов было великое множество — помилуй Бог. Слишком много для моей несмышлёной головки. Мало того, они нагоняли очередной приступ паники. Я уже ощущала муравьиный марш по спине, поднимающийся от копчика к лопаткам. Крик снова рвался наружу, и кровь вскипала в венах. Мне стоило огромного труда избавиться от паники. Для этого пришлось встать на месте, выключить фонарь и опустить веки. Стиснув зубы, я сказала себе, что раз вопросов слишком много, можно пока сконцентрироваться хотя бы на одном из них, который главнее всех. Вот скажем… куда я иду?

Только сейчас я вдруг поняла, что с того момента, как вышла из дома, я бессознательно шла по вполне определённому маршруту. Я не удивилась, почему выбрала именно эту дорогу. Другого не могло быть.

Я зажгла фонарь. Центр города был гораздо ближе отсюда, нежели от моего дома, и кладбище покинутых машин на дороге стало плотнее, как и сами строения, которые стали ещё более высокими и грозными. Задавшись целью глядеть под ноги и больше никуда, я опять пошла вперёд.

Отец мой, Тьян Гарднер, был часовщиком по призванию. Никого я не видела кроме него, кто так любил бы свою работу. Он любил время, и он любил механизмы его измерения. Готов был часами рассуждать о центровке маятника в настенных часах или о временных аномалиях, которые наблюдаются в горных пещерах. Причём его совершенно не заботило, интересуют ли эти вещи собеседника, или тот уже подрёмывает в кресле. Главным для него был сам рассказ.

А каким он был мастером, когда речь заходила о починке часов! Без ложной скромности предположу, что, если собрать тройку лучших часовщиков мира, то мой отец вошёл бы в эту команду. Работал он с упоением, и ремонт самого сложного механизма занимал у него не более одного дня — от микроскопических часиков на золотых цепочках до громадных «шкафов».

Я с детства часто бывала в каморке отца, которая называлась безыскусно: «Ремонт часов у Гарднера». В первый раз он привёл меня туда, когда мне едва исполнилось три года. А в последний раз я заходила в волшебное тикающее царство две недели назад. За всё это время там ничего не менялось. То есть совсем. Казалось, отец настолько подружился с часами, что время остановило свой полёт у его рабочего места. Потому-то я и ходила туда — приятно иногда вновь ощущать запах ускользнушего сквозь пальцы детства и знать, что есть в этом мире вещи незыблемые.