Ник Никсон - Жажда. Тёмная вода [СИ]

К десяти утра солнце раскалилось. Пот струился по телу, язык высох и покрылся микротрещинами. Ронять кирку раз от раза становилось все трудней. Останавливаться нельзя — надзиратели, заметив филонщика, тут же колотили его плетями.

Несмотря на слабость в мышцах, двоение в глазах и помутнение в мыслях, Витька твердо решил отказаться от воды в конце дня. Не хотел оставаться здесь ни минутой больше.

— Что это? — Витька посмотрел удивленно на Петра, потом на пакетик в своей руке.

— Поможет тебе вечером принять верное решение, — сказал старик.

— Я не буду, — Витька протянул пакетик обратно.

— Жажда побеждает всегда, — Петр сомкнул Витькину ладонь в кулак. — Но ее можно обмануть.

— Тогда почему вы еще не расплатились с долгом и не ушли?

— Мне некуда идти, — Петр улыбнулся краем рта, размахнулся киркой и отколол кусок обшивки.

Подошли новые работяги, молча собрали мусор в носилки и унесли к огромной куче в нескольких метрах от мавзолея.

— А как же Гарднер? Вы могли бы вернуться и рассказать людям про Агронома то, что рассказали мне.

Петр помолчал, видимо, представлял этот момент.

— Когда меня изгнали, жрецы наверняка стали говорить людям, о том, что я садист и убийца. И как пытался свергнуть Агронома и занять его место, чтобы утопить общину в пучине темной воды. Если вернусь, меня сразу линчуют как грязного предателя веры.

— Вы не знаете этого наверняка.

— Именно так поступил бы я. Агроном — хороший ученик.

— У вас же есть родственники и друзья. Они не поверят в такое.

Петр вздохнул.

— Брат поверит. А вот Эли…, — он помотал головой, — хотелось бы верить, что она выросла умнее папы.

— Так она ваша…

— Племянница. Ах, Эли, Эли… Всех девочек Террановы с малых лет готовят к участи будущих жен и матерей. Эли была другой, очень чувствительной, задавала вопросы, не принимала ничего на слепую веру. Внутри себя она каким — то невероятным образом выстроила барьеры, не позволяющие культу полностью завладеть ее разумом. Она этого сама не осознавала, но я хорошо это понимал. И боялся, что система уничтожит ее, поэтому старался перенаправить ее энергию. Мы вместе рисовали, читали стихи, я пересказывал ей прочитанные когда — то книги.

Занеся кирку, Петр замер и уставился в одну точку. Затем, вложив всю ненависть в удар, отколол сразу несколько слипшихся раствором кирпичей. Пошатнувшись, вдруг уронил кирку и схватился за грудь, быстро задышал. Витька успел подстраховать его, не позволив упасть и разбить голову об бетон.

— Вы как?

— Ничего, — Петр стоически терпел боль. — Все нормально. Сейчас пройдет. Такое бывает.

Подошел надзиратель.

— Он просто поскользнулся, — сказал Витька. — Уже работаем, не тормозим.

Сжимая челюсти от боли, Петр взял в руки инструмент, поднял над головой и уронил на стену. Бетонная крошка и осколки кирпича полетели в стороны. Витька тоже начал работать во всю силу. Надзиратель постоял немного и вернулся ко входу, где можно спрятаться в теньке.

Вскоре приступ Петра прошел. Витька проглотил горький порошок. Поморщился.

— Я оплачу ваш долг и уговорю Батю принять вас в Мид. Завтра же.

— Опять даешь обещания, которые не сможешь сдержать. Ничему тебя жизнь не учит.

— Почему вас изгнали? — спросил Витька.

Петр сосредоточился на кирпиче в центре кладки, который никак не хотел откалываться, пришлось разбивать его множественными ударами на мелкие куски. Пришли носильщики. Пока собирали мусор, можно было с минутку передохнуть.

— Я сказал Агроному, что больше не хочу быть жрецом, — заговорил Петр, когда носильщики ушли. — Я больше не хотел быть частью системы, в основе которой ложь, похоть и лицемерие. Он извратил мою идею о духовном возрождении, превратил общину в тоталитарную секту. Я много лет закрывал глаза на то, что он делает, я единственный из высших жрецов не участвовал в жатвах, и это его давно раздражало. Но так как я был его другом и, по сути, создал его, мне многое прощалось. А потом случилась трагедия с одной девочкой, Базиликой, и я понял, что больше не могу это терпеть. Понял, что все эти годы мое молчание было соучастием.

— Агроном разозлился?

Петр сделал широкий размах и расколол кирпич на две половины.

— Он был в ярости, обвинил меня в предательстве и в том, что я собираюсь разрушить устои общины. На самом деле я этого совсем не хотел, я хотел остаться, это был мой дом. Видимо, он испугался, что я начну рассказывать людям о нем, и решил от меня избавиться. Многие жрецы просили его меня казнить, чтобы другим было неповадно. Он сохранил мне жизнь, и я ему даже благодарен за это. Я не держу ни на кого зла.