Ник Никсон - Жажда. Тёмная вода [СИ]

Со стороны Гума доносилась музыка и гвалт развеселых голосов. Как же быстро меняется жизнь. Еще вчера Витька был частью тех людей, большим человеком, а сегодня он грязный бомж, работающий за воду. Каков будет следующий этап? И будет ли?

Витька совершенно позабыл, почему он здесь. Как так вышло, что сталкер Мида скатился в самый низ? Где он совершил ошибку? Его подвела гордыня? Любовь? Или желание доказать дяде, что тоже достоин уважения к себе, простого человеческого тепла, которого был лишен всю жизнь? Больше не было ненависти, не было обиды, только глухая пустота внутри, вакуум, темная душа.

Когда прозвенела команда Прораба об окончании работ, Витька почувствовал невыносимую усталость. Ноги волочились, руки в локтях не разгибались, спину ломило. В качестве платы должникам полагался сухпаек из одеревеневших макарон и печенья, которым было лет пятьдесят, и около литра воды. В горле пересохло настолько, что язык сводило. Наблюдая за тем, как собратья по несчастью жадно глотают свою норму, Витька, с большим трудом превозмогая жажду, все же отказался от своей в счет уплаты долга.

— С тебя еще литр, — сказал Прораб, запечатав перед его лицом горлышко раздаточной канистры.

Другие бомжи глядели на него с сочувствием, но никто не поделился и глоточком. Витька не держал обиду. Думал только о том, как завтра, рассчитавшись с долгом, пройдет вместе с вольнонаемными посты гвардейцев и вернется в Мид. А там будет и дальше думать, как помочь отцу Эли. Он не отступит от своей цели — быть рядом с любимой. А сегодня отдохнет, выспится. При такой чудовищной усталости уснет даже стоя. Денек еще потаскает блоки — не сломается. Завтра освободится.

Завтра…

— Я тоже думал: отработаю долг и сразу уйду, — худощавый старичок ютился на грязном одеяле возле пустующего саркофага. Мумию вождя давно съели твари. — Я переоценил себя.

Старику на вид лет шестьдесят. Именно ему сегодня досталось от Прораба, поэтому Витька с первых секунд почувствовал к нему симпатию.

— Что вы имеете в виду? — спросил Витька.

— Зря ты не оставил себе воды.

— Мне нужно домой.

— Ты не попадешь домой, если умрешь от жажды.

— Я справлюсь. Два года назад в Миде три дня воды не было, и ничего, пережили. Никто не умер.

— Тогда ты тоже таскал камни на такой жаре?

— Нет.

На самом деле в те тяжелые дни всем жителям Мида было запрещено работать, чтобы не тратить зря энергию. Кроме того, водный баланс худо — бедно поддерживали с помощью суповых консервов и небольших запасов овощей.

— Воля человеческая бессильна перед жаждой, — старик прервался, вздохнул и продолжил. — Этот инстинкт мощнее наших привязанностей и прочнее стальных цепей. Жажда ломает самых сильных, превращает в рабов животных инстинктов. Именно так и поступает Прораб, он держит нас на грани, чтобы мы были послушны, чтобы исполняли его волю — работали не покладая рук лишь за мечту о нескольких глотках воды в конце рабочего дня. Если ступил на эту дорогу, назад уже не повернуть.

— Я завтра освобожусь.

Старик ухмыльнулся, мол да — да, такое уже слышал.

— Ты думаешь, что сможешь противостоять жажде, это означает только то, что ты никогда не испытывал ее по — настоящему.

Он чем — то напомнил Витьке тетю Олю. Хотя, на первый взгляд, между ними не было ничего общего. Она учитель и дочь Бати, а этот старик всего лишь бомж. Но кое — что объединяющее было в их интонации, — какая — то успокаивающая размеренность. Их фразы сквозили мудреными словечками, но это не выглядело фальшивым, скорее настоящим.

— Петр. Рад знакомству.

Он приветственно взмахнул Витьке рукой. Никому не хотелось тратить силы на то, чтобы встать и пожать руки физически, как это принято у мужчин.

— Витя. А вы откуда?

— Я в изгнании. Сейчас мой дом — эти стены. И я безмерно счастлив.

Витька обвел глазами помещение, освещаемое лишь одной керосинкой у входа. Какой же это дом? Жуткий каменный склеп, тут и там тени тварей мерещатся, от стен смердит могильным холодом.

— В чем же тут счастье? — удивился Витька.

— В свободе, — ответил Петр, широко улыбаясь, чем напомнил умалишенного.

— Какая же это свобода? Мы здесь рабы.

Старик определенно издевался, и это выводило Витьку из себя.

Надзиратель у входа выругался на них за громкую болтовню, пообещав в следующий раз выписать обоим по литру штрафа. Другие бомжи уснули сразу после ужина, меж стен гулял их раскатистый храп.

— Ты замечаешь только решетки и кнут, — заговорил Петр вполголоса. — С ними можно смириться, их можно сломать. Но нет ничего страшнее порабощенного разума. Несвободы мыслей. Когда человек видит только то, что показывает хозяин, слышит только то, что ему говорят. Когда готов отдать свою жизнь по приказу и даже не задумываешься над тем, правильно ли это. Нельзя вырваться из тюрьмы, которую не осознаешь.