Борис Батыршин - Клык на холодец

– А то! – кивнул Егор. – За МКАД ими детей пугают: «Не пробуй лесных травок, козлёночком станешь…»

– Правильно делают. Скверное место, чистый Освенцим!

Егор кивнул. Он не забыл рассказа напарника, как тому пришлось спасать дочь старого друга, больную Зелёной Проказой.

– Есть такая организация – «Гринлайт», «Зелёный Свет», по- нашему. – продолжал егерь. – Вроде, экологи, только не простые, а помешанные на теме Леса. Их волонтёры находят через Сеть больных Зелёной Проказой и организуют переброску сюда, к нам. Передают с рук на руки проводникам, а те доставляют их в Сокольники, к аватаркам, на предмет излечения.

– И Лиска, значит, тоже этим занимается?

– Иногда. Только раньше она принимала беглецов из спецсанатория по одному, изредка по два-три. Но гринлайтовцам этого показалось недостаточно: решили не мелочиться и устроить массовый побег.

Егор поперхнулся сидром.

– Из спецсанатория? Брось, быть того не может! Там же стены, охрана, колючая проволока. Я-то сам не видел, по телеку показывали…

– Она в подробности не вдавалась. Подозреваю, что сама не в курсе.

– Отговаривать пробовал?

– Дохлый номер. Сам же слышал, мы с ней из-за этого чуть не поссорились. Спасибо хоть, пообещала: как закончат, сразу даст мне знать.

– А кода они должны… закончить?

Егерь пожал плечами.

– Суток четверо-пятеро, может, неделя. Но, сам понимаешь, что угодно может случиться.

– Ни один план не переживает встречи с реальным противником? – хмыкнул Егор.

– Мольтке. Читал, давно, ещё до…

Окончание фразы – «…до Зелёного Прилива»– повисло в воздухе. Интересно, подумал Егор, а он тоскует по прежней жизни?

– Жаль, я не знал, – заговорил вдруг Умар, – а то попросился бы с ней. Это очень хорошее, доброе дело.

Голос у него был высокий, звенящий, с непривычными, не вполне человеческими обертонами. Егор удивлённо покосился на сильвана – за всё время пути тот не произнёс не больше десятка слов.

Дверь трактира с треском распахнулась. На пороге возник староста Покровского – крепкий, нестарый ещё дядька в длинной, до колен, домотканой рубахе и замызганных брезентовых штанах.

– Бич, беда! В соседнем дворе бешеный корень из-под земли вылез, такой борзый, никак не справиться! Ты же егерь, не поможешь?

С улицы донеслись частые удары железом по висящей на цепи половинке кислородного баллона – местный аналог набата. Народ, возбуждённо переговариваясь, повалил на двор. Егерь в два глотка дохлебал сидр.

– Раз вылез – надо помочь. Пошли, Студент, посмотрим, что у них там. Умар, давай с нами.

Сильван вскочил и потянулся к оружию.

– Ствол оставь здесь, присмотрят. Лучше спроси у хозяина топор.

Сквозь шипение и треск дряхлой ламповой радиолы (приличная, современная электроника здесь, как и на прочей территории Леса работать отказывалась) едва пробивался голос певца. Бар «Б.Г.», один из трёх на Речвокзале, предлагал недурное меню и выбор напитков – что местных, что привозных. И всё бы ничего, но к меню в обязательном порядке прилагалось музыкальное сопровождение – песни Бориса Гребенщикова, и никакие больше! Случайный посетитель через полчаса начинал морщиться, как от зубной боли, слушая бесконечные «Я хотел бы опираться на платан», «Дай мне напиться железнодорожной воды» и «Огни печей Вавилона».

Впрочем, троим, сидящим за дальним столиком, было не до иконы русского рока.

– Ты хоть панимаешь, дарагой, в какие вы меня ввэргли убытки? – сварливо спросил Кубик-Рубик. – Одних комиссионных двести тысяч! Евро! Да вся твоя шайка за год и половины нэ заработает!

Чекист, вожак отряда барахольщиков, носящего название «Партизаны», данное за отмороженность и пристрастие к антуражу времён Великой Отечественной, насупился. В прошлый раз армянин назвал сумму в сто пятьдесят тысяч. Ставки демонстрировали неприятную тенденцию к росту.

– Ну, вы, уважаемый, не преувеличивайте. Мои парни тоже не пальцем деланные. У нас, эта, как её… репутация!

Яцек, до сих пор внимавший гневной отповеди молча, скептически хмыкнул.

– Видишь, и твой друг со мной сагласен, да? – немедленно отреагировал владелец «СТАРЬЁ БИРЁМ». – А он, мэжду прочим, самый умный срэди вас, хоть и пшек!

При слове «пшек», поляк поднял на собеседника свои белёсые, почти лишённых ресниц, глаза, и армянин тут же смешался. Странное это было зрелище – смешавшийся Кубик-Рубик. Не один посетитель Речвокзала голову дал бы на отсечение, что такого быть попросту не может. Потому что – не может быть никогда.