Кларинда - Штамм «Ратоньера»

— Семеныч, ну? Плохо?

Ах, Любка, чертова бабка, да что ж она подсунула?

Семен замотал головой. Вытянул руку за спину Максима и в перерывах между приступами кашля прохрипел:

— Смотри! Смотри! Ну?

Максим обернулся.

…Сначала ему показалось, что по берегу бежит какой-то зверек, довольно крупный, в половину человеческого роста. Только передвигался он как-то странно, не на задних же… не на двух же…

Этого не могло быть, этого не могло быть никогда…

Малыш лет полутора (или двух? как они выглядят, полуторагодовалые дети?) шустрый, крепкий, с непокрытой каштановой головенкой, спешил, быстро перебирая ножками. Иногда он падал, но не плакал, деловито отталкивался ручонками от песка и торопился дальше. Бежал он к морю.

Максим вскочил. Он, кажется, кричал, а может, и голос потерял внезапно, он сам не мог сообразить. Малыш пролез под сохранившимися перилами, отделявшими шоссе от пляжа. Теперь видно было, что за ним бежала женщина, но она была слишком далеко и не успела бы его перехватить.

Максим на негнущихся ногах кинулся наперерез ребенку. Он замахал руками, в панике думая, что не сможет его взять на руки — ну, у них же хрупкие косточки, небось, как их вообще берут, детей? Но останавливать никого не понадобилось, малыш, увидев незнакомого страшного грязного старика, попятился, шлепнулся на песок и заревел. Тут подоспела и его мать — смуглое испуганное лицо, гладкие щеки, блестящие глаза, черные волосы без единой сединки выбились из-под платка, — подхватила дитя на руки, подняв его высоко, чуть не к плечам. Держать ребенка ниже ей мешал выпирающий живот.

Максим не успел опомниться от этого зрелища, а к пляжу бежал уже мужчина. Он в несколько прыжков преодолел кусок шоссе, перемахнул через перила и закричал:

— Кем ул? Каян сим?

Какой-то чужой язык, или он просто сошел с ума? Максим не понимал. Незнакомец встал между ним и своими женой и ребенком. В его черных волосах не протянулось ни единой седой нити, глаза светились молодым блеском, а возле глаз хоть и виднелись морщинки, но их явно оставили ветер и солнце, а не прожитые годы. Он подошел ближе и повторил по-русски:

— Кто ты, откуда пришел?

Максим понял вдруг, что по щекам у него текут слезы. Он всхлипывал и не мог остановиться. Из горла вырывались лающие звуки. Незнакомец недоверчиво и осторожно все же подошел поближе, и Максим вцепился в его руку — молодую, крепкую руку. Лицо незнакомца смягчилось и он сказал:

— Ну, ну! Что ты так плачешь, старик, что за горе такое у тебя случилось!

Солнце светило, над морем кричали чайки. Молодая женщина укачивала всхлипывающего ребенка и смотрела на захлебывающегося от рыданий странного чужого человека со страхом, но и с сочувствием.

«Путник, поведай ты гражданам Лакедемона, что, их заветам верны, мертвые здесь мы лежим».

Максим вырезал на доске последнюю букву. Получилось не очень, но прочитать было можно. Свежий могильный холм поднялся на берегу моря. У маленькой общины из трех человек было собственное кладбище на берегу озера, но тело Семена было решено туда не тащить. Умер ли он от Любиной «таблеточки» или просто старое сердце не выдержало потрясений, Максим не знал. Мысли о том, что старику все равно было девяносто лет, и что он дождался собственного Сретенья, не очень помогали.

— Так хорошо? — спросил молодой человек. Он отошел на несколько шагов, держа в руках лопату, склонив голову, осмотрел холм и не заметил никаких изъянов.

Имени своего он так и не назвал, — ни своего, ни жены. Максим, впрочем, и не спрашивал. Только про малыша он поинтересовался напрямик:

— Как же его зовут? — и молодой отец спокойно ответил:

— Прости, но имени ребенка раньше времени разглашать нельзя. Сначала надо узнать хорошо, кому ты доверяешь имя.

Своей собственной историей, как ни странно, он поделился с готовностью. Хотя время для рассказа нашлось только ближе к вечеру. Сперва Максим не мог толком даже рассказать, кто он и куда идет, и молодые супруги позвали его в свой дом — прийти в себя и передохнуть, обещав попозже вернуться и предать тело Семена земле. Они держали хозяйство примерно такое же, как у старика Митрича, и, конечно, вся живность и огород требовали хлопот. Рассказывать у них получалось только урывками, тем более, что молодая женщина вообще стеснялась говорить с незнакомцем, а муж таскал ведра с водой и болтать языком ему было банально некогда. Потом неожиданного гостя накормили с истинно южным хлебосольством. Только вечером они смогли выбрать время для похорон старика.