Даниил Берг - Проект Каин. Адам

— Семенова.

— Точно, Семенова! — Шишкарев щелкнул пальцами. — Ну и как вы с ней?

— Да никак.

— То есть как — никак?

— Вот так «никак». Секс, ничего больше. Ну, стоит признать, хороший секс. Да по ней же видно, что она между ног не одного моего молодца пропустила, хоть и молодая.

Шишкарев засмеялся.

— Ну, ты даешь, Андрюха! Кобель! — он закашлялся, потом сказал: — Она-то ведь, наверное, серьезно относится… Бабы же они знаешь, такие.

— А мне какая разница? Я ей ничего не обещал.

— Обещал, не обещал… Им иногда и обещать ничего не надо, сами все придумают, а потом хрен докажешь обратное. Залетит, например, и поставит перед фактом.

— Плевать, — равнодушно отозвался Андрей. Аня сидела с бескровным лицом и таращилась на дверь кабинки, не видя ее. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы ничего этого не слышать, а еще лучше, если бы ее тогда стошнило прямо на рабочий стол, она бы не оказалась в мужском туалете и не слышала всего того, что говорил этот скот, которого она любила.

— М-да, у тебя нервы прям стальные какие-то, — протянул Павел. — Я бы так не смог.

— Да ладно, чего там. По ней же сразу видно, что это самые настоящие «горячие трусики». Она бы, наверное, и втроем не прочь, как вы в сауне.

Андрей засмеялся, предмет же его насмешек сидел в глубоком шоке буквально в паре метров от него. Сидел на унитазе, пустыми глазами глядя прямо перед собой. Две фразы раз за разом повторялись в ее сознании, жаля, как разъяренные осы.

Горячие трусики? Втроем? Горячие трусики? Втроем? Втроем?!

Они еще о чем-то говорили, докуривая свои дорогие сигареты. Возможно, о ней, возможно о футболе или погоде. Она ничего не слышала, укутанная в туман шока, как в колючее одеяло из верблюжьей шерсти. Хлопнула входная дверь, закрываемая за спинами мужчин, но Аня и этого не услышала. Она сидела так еще около часа, хотя ей казалось, что прошло всего-то несколько минут, несколько долгих минут, заполненных только яростными мыслями об этом выб…дке и его толстом приятеле. В конце концов, она вышла из кабинки, совершенно не заботясь о том, может ли ее кто-нибудь застать в этом неподобающем месте. Сполоснула лицо и вернулась на рабочее место только для того, чтобы забрать свою сумочку, после чего ушла, ни слова не сказав ошарашенным коллегам, смотревшим на ее бледное, мокрое лицо и пустые глаза с удивлением и затаенным, сладким удовольствием.

Она ожидала, что воспоминания об утреннем происшествии разозлят ее, но вместо этого почувствовала только горькую обиду и сильную усталость. Теплая вода обволакивала тело, расслабляла, но Аня чувствовала, что уснуть ей все равно не удастся. Возможно, поможет пара бокалов вина, вот только пить совершенно не хотелось. Если бы у нее была близкая подруга, возможно, было бы легче… Но в этом многомиллионном городе у нее никого не было, кроме самой себя. Даже родителям нельзя позвонить, отношения у них после того разговора были так себе. Да и говорить матери о том, что она опять попалась на ту же удочку, только теперь с другим мужиком… Нет, это было выше всяческих сил. Это был бы удар по гордости, удар по тому единственному, что у нее еще оставалось. Как же было все просто в детстве, когда она забиралась в ванну и смотрела на текущую воду, сжимая в маленькой ладошке потрепанного старого пупса.

Так она и лежала в ванной, грустная девочка с телом взрослой женщины и даже не замечала текущих по щекам слез.

Сергею Одинцову снился сон.

Он медленно брел по поселку, в котором жил с родителями в детстве. С тех пор, как они переехали, прошло больше двадцати лет, но все вокруг было таким же, как и раньше, хотя он и знал, что сейчас поселок был заброшен и полуразрушен. Но во сне все дома были целы, сверкали крашеные заборы, шелестели тополя вдоль дороги. Стоял яркий сентябрьский денек, светило солнце, и легкий ветерок гонял уже начавшую опадать листву.

Сергей шел по асфальту, с любопытством оглядываясь по сторонам. Вот скамейка, на которой любили собираться бабки с окрестных домов, собираться с самого утра, чтобы сидеть до вечера, лузгая семечки и перемывая косточки всем подряд. Вот небольшая полянка, на которой они пацанвой летом гоняли мяч, а зимой играли в хоккей. Дом, в котором жил его дядя, Михаил, блеснул из-за угла оцинкованной крышей. Этот дом сгорел еще до того, как они съехали, сгорел из-за того, что напившийся по поводу получки дядя Миша уснул с зажженной сигаретой в руке. Хоронили его в закрытом гробу и много долгих часов мальчишки провели, рассуждая о том, сгорело ли лицо и «писька» дяди Миши. Во сне Сергей улыбнулся, вспоминая жаркие споры на эту тему, споры, доходившие чуть ли не до драк.