Александр Соболев - Грифоны охраняют лиру

Сквозь щель в павильоне он осторожно выглянул наружу: у самой платформы стоял военный «Аксай» защитного цвета и около него, баюкая в ладонях невидимый отсюда огонь, прикуривал папиросу низкорослый толстячок в хаки. Павильон закрывал Никодима от его взора (который, оторвавшись от кончика папиросы, обязан был оказаться орлиным), но деваться ему было некуда: при любой попытке выбраться оттуда он обязательно был бы замечен. Оставалось надеяться на то, что машина приехала сюда по каким-то своим таинственным военно-полевым делам и спустя некоторое время двинется прочь. Впрочем, надежда эта растаяла, не успев окрепнуть: оставляя за собой клубы сизого дыма, как канонерка на рейде, водитель зашагал в сторону платформы. Никодим мог попробовать спрятаться от него, забившись в дальний угол павильона, но тогда он оказался бы в заведомо неловком положении, если бы все-таки был найден: поэтому он счел за благо, простояв в тени еще несколько секунд и убедившись, что тот продолжает целенаправленно шагать, выйти навстречу с самым независимым видом. Военный, заметив его, приветливо помахал папиросой, как будто не просто не возражал встретить здесь пассажира, безнадежно ожидающего отмененный поезд, а специально ради этого и прибыл. «Утро доброе», — протянул он, перекладывая папиросу в левую руку и протягивая правую, неожиданно узкую аристократическую длиннопалую кисть. «Здравствуйте», — растерянно отозвался Никодим, пожимая ее. «Ах да, — спохватился тот, — крокодила почешу я одесную и ошую». «Так как он коротколап», — продолжил Никодим, все больше убеждаясь, что все-таки спит, но колеблясь, какие из событий последних дней стоило бы загодя реабилитировать этим удобнейшим из всех манером. «Поехали скорей, начштаба лаяться будет», — проговорил его собеседник, увлекая Никодима к машине.

Уже который раз за последние дни он почувствовал себя чем-то вроде щепки в бурном потоке: впрочем, любое отдаление от негостеприимной Шестопалихи было ему явно на руку, да и прокатиться на машине после нескольких часов пешей ходьбы с намокшими ногами было приятно. Дорога оказалась даже лучше, чем можно было представить по отвороту, подходившему к станции: либо ею отчего-то манкировали грузовики, либо строили ее в те времена, когда все делалось основательно и с запасом, по крайней мере, почти вся она была засыпана укатанным и замшелым, но все же гравием, отчего «Аксай» несся по ней почти как по шоссе. Шофер сосредоточенно курил одну папиросу за другой, лишь один раз вполголоса выругавшись, когда прямо из-под колеса выпорхнула с грохотом крыльев на диво корпулентная птица, похожая на одичавшую курицу («Тетерка», — пояснил он). Вдали показался дорожный указатель: Никодим втайне надеялся на понятный топоним, но это оказалось многословное, хотя и недвусмысленное предупреждение о том, что дальнейший проезд (а равно и проход, не говоря уже про сбор грибов и ягод) категорически воспрещен; дальше пошли предназначенные уже, очевидно, для не умеющих читать графические эквиваленты: белый прямоугольник в красном круге, череп с костями, снова красный, но шестиугольник — и, наконец, здравствующие истолкователи символов: двое скучающих парней с автоматами, вяло помахавшие проезжавшему автомобилю.

Через несколько минут они выехали на большую поляну, где, поставленные вразнобой, замерли несколько трейлеров: американская мода, медленно приходившая в Россию. Подрулив к одному из них, возле которого паслось уже несколько легковых машин, «Аксай» затормозил. Дверь ближайшего трейлера распахнулась — и юная стриженная наголо барышня в военной форме без знаков различия с недоумением уставилась на неловко вылезавшего Никодима. «Ты кого привез?» — прошипела она стоящему уже рядом шоферу, но, смешавшись, мигом переменила тон. «Прошу извинить за непростительную ошибку, — мягко проговорила она, — позвольте вас задержать на несколько минут, после чего мы отвезем вас в город». Аккуратно, но настойчиво она потянула Никодима к трейлеру. Тот, не сопротивляясь, пошел за ней. Дверь на этот раз запирать не стали, но, учитывая ситуацию, ему и самому не особенно хотелось бежать: дурная повторяемость как-то выбила его из душевного равновесия. Присев на стул, которых здесь было несколько (и все отчего-то разные), он стал прислушиваться к тому, что происходило за дощатой перегородкой.

Там распекали несчастного шофера. «Тебе сказали, он на борца похож будет. Этот что, похож на борца?» — шипела барышня. «Ты попа в Могилях видела? Он че, как поп выглядит? Вот я и подумал». — «А ты б не думал, это не твое. А пароль почему не спросил?» — «А он знал отзыв». — «Ой да ладно». — «Да вот так. А что с тем теперь будет?» — «Да пошли Ибрагимова». — «Жалко парня, он-то ничем не виноват» — «Он не виноват, а ты виноват. А ты документы у него смотрел?» — «Ну чего я у хорунжего буду документы проверять. А если он меня ляснет?» — «Да это не хорунжий». — «А мне откуда знать?» В какой-то момент разговор пошел по второму кругу, так что реплики стали повторяться. Никодим отвлекся: в давно немытое окно трейлера видна была часть поляны с травой, примятой ветром; у самого леса виднелась поленница дров. По стеклу полз муравей, вероятно заблудившийся или высланный на разведку. Время от времени он останавливался и приподымал передние лапки, как будто в безмолвном сожалении — что я наделал! куда забрел! — или просто в молитве. Вдруг что-то сказанное за стеной отвлекло Никодима. «В общем, паспорт забери и к Шарумкину, пусть решает», — проговорила барышня, и спустя несколько секунд дверь распахнулась, и тот же толстяк, только еще более расхристанный, с новой папиросой, предстал перед Никодимом. «Паспорт с собой у вас?» — хмуро поинтересовался он. Никодим полез во внутренний карман. «Ждите. А что вы не сказали, что вы не наш?» — не удержался он. — «Вы не спрашивали». — «А пароль откуда знаете?» — «Так его все знают», — злорадно проговорил Никодим. Тот, ни слова не говоря, вышел.