Артур Дойль - Возлюбленная из Страны Снов [Забытые истории о привидениях и духах]

— Здесь повеселее будет, — сказал сэр Джемс, — и сестра моя, на всякий случай, велела приготовить для вас и эту комнатку, — может быть, вы предпочтете сидеть здесь, а не там.

— А эта комната не имеет никакого отношения к убийству? — спросил я.

— Почти никакого. Здесь спала горничная моей бедной бабушки. Она была разбужена криками своей хозяйки и хотела бежать ей на помощь, но не в состоянии была отворить двери.

— Но ведь на двери нет задвижки, — возразил Эджворт.

— Может быть, тогда была. А, может быть, дверь не отворялась потому, что поперек нее лежало тело ее госпожи.

Хотя с тех пор, как я узнал, что и эта комнатка имеет отношение к убийству, она нравилась мне гораздо меньше, все же здесь было несравненно приятнее, чем в огромной мрачной спальне; и, когда мы с Эджвортом вернулись туда, я втайне вздыхал по веселому уюту маленькой соседней комнатки.

Но Эджворт, по-видимому, не разделял моих чувств. Он откинулся на спинку кресла, положил руки на поручни, вытянул свои длинные ноги, подтянул брюки и зевнул.

— Глупо это мы с вами затеяли, — заметил он. — Мне уже сейчас спать хочется. Не знаю, сколько я высижу. Дьявольски крепкий у Джемса портвейн, — прибавил он, как бы объясняя свою сонливость. Будем надеяться, что призрак якобита не заставит вас слишком долго ждать себя, — молвил он и засмеялся.

Я невольно вздрогнул, когда эхо откуда-то с потолка откликнулось на этот смех. Эджворт взял карты со стола, стасовал их и предложил партию в экарте, по маленькой. Я согласился, и мы начали играть.

Однако, я не в состоянии был сосредоточиться на игре. В атмосфере комнаты, без сомнения, было что-то волнующее. Я то и дело оглядывался, с трудом подавляя дрожь; в темных углах как будто что-то двигалось, гобеленовые занавеси на окнах точно шевелились, и я не мог отделаться от мысли, что за ними кто-то прячется. И это страшно нервировало меня. Я готов был поклясться, что складки занавесей лежат не так, как прежде.

— Какая досада, что они не дали нам больше света! — нервно вырвалось у меня. — Сидеть в темноте немножко жутко, когда подумаешь, что было в этой комнате.

— На кой же черт думать об этом? — Он фыркнул. — Я думал: вы разумный человек и скептик, такой же, как и я. А теперь, я вижу, и вы верите этил бабьим сказкам.

Я молча сдавал карты и с каждой сдачей играл все хуже, не смея сознаться и самому себе, что Эджворт говорит правду. Чем дальше, тем я больше нервничал, играл прескверно и Эджворт, отлично игравший в экарте, без труда обыграл меня. Окончив партию, я отказался продолжать, и он, снова, позевывая, откинулся на спинку кресла.

— Ну что это за привидение — такое неаккуратное! — жаловался он. — Сколько же еще времени оно заставит себя ждать?

Ответ, во всяком случае, не заставил себя ждать. Не успел он выговорит эти слова, как в окно трижды постучали.

Мы переглянулись. Эджворт слегка изменился в лице; о себе я уж не говорю: я весь похолодел.

— Что это? — шепотом спросил я, и сам звук моего голоса нагнал на меня еще больший страх.

Он встал — рослый, сильный, с молодецкой солдатской выправкой — уже опять спокойный.

— Кто-нибудь шутки шутит — хочет напугать нас. А вот я его самого напугаю.

Он подошел к камину, на котором положил револьвер, взял его и взвел курок. Как раз в этот момент троекратный стук повторился, еще более громкий и настойчивый.

Смущенный Эджворт опустил револьвер и растерянно взглянул на меня. Ветер за окном выл и плакал и гудел в трубе.

Неожиданно Эджворт бросился к окну и раздвинул гобеленовые занавеси. Я последовал за ним, хотя сердце мое стучало, казалось мне, уже не в груди, а в горле.

Эджворт распахнул окно; позади него были ставни.

Только он положил руку на засов, чтобы отодвинуть его, стук повторился снова, в третий раз, быстрый, нетерпеливый.

Я схватил его за руку, чтобы удержать; он оттолкнул меня и отодвинул засов. Ставни распахнулись и защелкнулись по бокам окна.

За окном ничего не было, кроме мрака, в котором призрачно вились снежинки. О том, что кто-нибудь, желая подшутить над нами, постучался к нам, не могло быть и речи — это было ясно даже Эджворту. На расстоянии пятидесяти аршин от дома не было даже дерева, с ветви которого можно было дотянуться до окна, а окно было в третьем этаже.

В момент, когда распахнулись ставни, на меня повеяло чьим-то ледяным дыханием, более холодным, казалось мне, чем дыхание ветра. Пламя свеч отклонилось в сторону, воск потек, образовав ложбинки по бокам; занавески у кровати надулись, и я не мог отделаться от ощущения, что, распахнув ставни, мы впустили в комнату что-то невидимое, но страшное.