Павел Брыков - Томас

Что ж, все почти в равных условиях. Почти... Всё теперь ясно... Кому-то смех, а тем, кто присваивал себе трофеи, приходится терпеть физическую боль. Легкое начало игры расслабило, покалывания были еле ощутимыми, но количество выигранных бирюлек росло, и каждая следующая давалась труднее. Сосед в твидовом пиджаке следовал выбранной ранее стратегии. Из десяти выигрышей восемь он оставлял себе, а два выбрасывал. Наверное, так он успокаивал боль. Шульц редко когда сбрасывал на пол бирюльки, а вот Томас... Он и рад был как-то успокоить саднящие раны на груди, спине и шее, но дальше пошла такая игра, — только держись!

Соболь. Маленький потешный зверек. Но перед Тихоней на столе лежал забавный пузатый медведь. При этом он и есть старик Соболь! Вини по матери. До конца своих долгих-долгих дней Соболь не поменял масть. Никакой крести. Никакой чистоты. Душа черна, как заброшенная пещера, в которой живут только плоские черви, тараканы и крысы. Ему уже ничем не помочь, а навредить Томасу он ещё может. Как поступить? Выбросить и раздавить, получив желаемую передышку или все-таки прижать к сердцу? Он виновен во всем, но больше всего в том, что однажды маленького мальчика лишил образа и подобия... В жизни у Дов-Бера таких, как Томас, было много. Тихоне ещё повезло — легко отделался... Наверное потому, что Соболь отнесся к нему, как к единокровному родственнику. Тихоня всмотрелся вглубь стеклянного медведя. Так и есть — двоюродный дед.

Какой вынести приговор? Почему он разбил воробья, даже не задумавшись, а перед виновником своих мучений гадает? Ведь всё для Тихони началось в момент встречи с этим стариком! Томас в преломлении исходящих от игрушек лучей увидел, как бы сложилась его судьба, останься он дома. В порыве ярости мать ударила бы его кочергой по затылку так, что у него отнялись бы ноги. Какое-то время Альма ухаживала б за ним, пытаясь искупить вину, но, в конце концов, сорвалась бы и отравила его крысиным ядом.

Томас спас медвежонка. Спрятав игрушку в кармане, он резко ударил по ней кулаком...

Тихоня не смог удержать крика. Заорал так, что, наверное, было слышно и за каналом. Боль была такой сильной, словно «розочкой» пырнули под лопатку, и острые края разбитой бутылки, распоров кожу и мышцы, прошлись по ребрам. Онемела левая рука. Томас не чувствовал половины своего тела. Повело в сторону — еле устоял. Возвращался прыжками на одной ноге, как мальчик, играющий в классики, но не на своё место, а к Михаэлю и его спасительному инвалидному креслу. Успел схватиться за ручку. В глазах потемнело, и перед ним поплыли серые пятна, большие и маленькие точки, запятые. «Не люб ты, Соболь, никому. Кроме меня», — подумал Томас, пытаясь улыбнуться.

Дорого же ему обошлась такая любовь...

Не хватало ещё проиграть...

Только перевел дух, а уже подошла его очередь.

Что делать? Томас мог стоять только на одной ноге. Опереться нельзя. Что ж, придется выкручиваться. Неловко допрыгал до стола, оставляя за собой нитку кровавых пятен. Присмотрел то, что лежало поближе — какую-то развратную в молодости старуху с глубокой глоткой. Ловко вытащил её из-под колоды карт и сбросил на пол. Как только игрушка разбилась, произошло чудо: Томас на себе испытал, что такое счастливое исцеление. Боль ушла мгновенно, и тело ему снова подчинилось. Усталость не исчезла, но после недавних нечеловеческих страданий её было легче переносить.

Посмотрел на горку бирюлек.

Да их стало меньше, но при этом ещё так много!

Возвращался на свое место, волоча ноги, дыша, как загнанный лошак.

Нашел взглядом Шульца.

Глаза их встретились.

Тихоня смежил веки и кивнул.

Михаэль ответил.

Игра продолжалась...

Это был поединок на износ, измор, проверка воли и характера. Пришлось встретиться со всеми, с кем на жизненном пути поступил хорошо и нехорошо, и каждый отгрыз себе кусочек, выпил по глотку крови или, наоборот, преподнёс горсть таблеток. Время шло. Даже если чередовать хороших-плохих, всё равно после каждого успешного хода усталость, боль и невыносимая тяжесть наваливалась на плечи. Это не бирюльки снимались со стола — это прожитые годы чугунными чушками гнули его к земле. Томас потерял счет всему, он уже не мог понять, сколько ходов осталось до окончания пытки, в чем её смысл, и вообще что он тут делает. Мозг упорно отказывался мыслить и реагировать даже на первобытные раздражители: свет не слепил, жажда уже не мучала, дышал и то чудом.

Пятеро гадателей, окровавленных, шатающихся, словно угорелые, упорно продолжали подходить к столу, когда наступала их очередь. Досталось всем. Даже у Михаэля на лбу выступил кровавый пот. Томас не знал, что это не просто красивая метафора, а самый наиреальнейшие анатомический факт. К тому же Шульц не мог усидеть в своем кресле — постоянно ерзал, поправлял-сдвигал свои перебитые ноги, привставал и снова садился.