Изольда Курц - Солнечный призрак

Трактирщик, не отходивший от меня ни на минуту, будто бы охранял государственного узника, подтвердил мое мнение о первой картине: молодой художник, живший здесь, сделал копию картины, висевшей в ратуше, и оставил ее после отъезда. О второй картине он ничего сказать не мог или не хотел, кроме того, что она находится в собственности его семьи с незапамятных времен, и никто не знает, что за женщина изображена на ней.

Увидев, что я интересуюсь картиной, предложил мне ее приобрести, и не отступал, пока я не согласился купить ее за незначительную сумму. Тогда он вдруг изменил свое решение, намекая на некое таинственное происшествие, связанное с девушкой, изображенной на доске, и намекая, что мне лучше купить другую картину. Я просто высмеял его и пошел своей дорогой.

Перед дверями я натолкнулся на толпу, ожидавшую меня. Орацио, наверняка считавший, что из-за более длительного знакомства у него было приоритетное право, приветствовал меня в коридоре.

Я пошел в гору, чтобы растянуться на траве в тенечке в сказочно запущенном саду, расположившимся среди городских укреплений, и давая понять толпе, что я не их узник, и хочу побыть один.

Любопытные рассеялись, бормоча под нос, но немой парнишка остался возле меня на страже. Он крутился как собака под ногами, окидывал меня голодным внимательным взглядом, будто хотел что-то сказать, будто хотел чего-то, что не мог выразить.

Происходящее настолько поразило меня, что я сидел, как заколдованный.

Наверное, проклятье, передаваемое из поколения в поколение виновато, что эти люди не умеют смеяться. Когда мальчишка задремал, а я хотел тихонько отойти, над стеной появились два мужчины и разбудили его, бросая камни.

Не оставалось ничего иного, пришлось использовать коварство — отправить мальчишку с деньгами кое-что уладить, в надежде, что он воспользуется случаем и сбежит с добычей.

Когда Орацио ушел, мне стало легче на душе. Со своего места я видел всю бескрайнюю равнину, усеянную бесчисленными холмами, поросшими оливками. Сколько времени прошло с тех пор, как здесь шумело море? А если бы оно вновь вернулось огромными валами пенящейся водной массы, чтобы потребовать возврат того, что было его собственностью? Если бы уничтожило цветущие плоды людского труда, чтобы гнать свои волны на запад, ударяясь в голубые подножья гор! Уничтожило бы оно город с башнями, а может быть, оно выступало бы из вод, как одинокий остров, и дальше бы противостояло векам?

Да, эти башни обворожили меня своим демоническим очарованием. Кто дал им право так самоуверенно втыкаться в землю? Откуда взяли камни, чтобы вознести до небес эти строения? Какими чарами укрепили их фундамент?

Я с головой погрузился в заросли тимьяна. Ветер успокоился, и стало так тихо, будто бы я уснул. Неподвижные листья надо мной выглядели как выгравированные ювелиром, а там, где через серебристую листву виднелось небо, его глубокая синева приобретала оттенок черноты.

Часы отбили полдень. Медленно и тяжело растекались в раскаленной тишине 12 ударов. После последнего воздух еще продолжал дрожать, будто бы отголоски не смолкнут никогда. Это не было замирание звона колоколов, а особенные необъяснимый для меня, беззвучный шум, будто топот тысяч людских ног за стеной крепости, топот по мостовой, не дающий ни малейшего звука. Дрожание воздуха нарастало и приближалось, бряцая, шипя и постанывая. Где это было — далеко, близко, надо мной в воздухе, а может, в земле?

Я широко раскрыл глаза, но ничего не увидел, мой взгляд блуждал, но наблюдал только незамутненную прозрачность. Но я ощущал, что вокруг меня что-то происходит. В жаре, сжигающей все вокруг, меня затрясло от холода.

Прозрачный воздух начал будто бы густеть под влиянием моего отяжелевшего взгляда, и в поле зрения появились неясные очертания, назовем их белыми тенями. Будто бы реальные люди, ставшие на расстоянии фата-морганой.

Изначально они были двумерными и прозрачными. Но чем больше я к ним присматривался, тем объемнее и телеснее они становились. Я начал различать на них цвета. Сначала пробился фиолет соборной хоругви, потом я распознал священников в ризах с крестами и с кадилами, городских советников в странных тогах и огромную толпу людей, непонятным образом втиснутую на малую площадь. Они стояли плечом к плечу, наступая друг другу на пятки, и так по-особенному собранных, будто несколько поколений поставили ступни на тот самый кусочек земли. А эти лица! На них отражалось фанатичное ожесточение, безжалостность, сочетающаяся с подлостью. Этот жестокий отпечаток, с удивлением замеченный на лицах жителей города, здесь проявился во всей неприглядности. В их глазах пылала неугасимая жажда, что-то вроде голода, который неспособна утолить земная еда. Я дрожал от страха, что их взгляды найдут меня, но они как бы проходили мимо, будто меня и не было. Их взгляды будто бы спотыкались в одном месте, кажется, подвальном окне здесь в стене, у края которой лежала куча обработанного камня. Из окна торчала верхушка лестницы, из середины доносились удары молотов. Справа и слева от окна стояли чиновники, а вооруженные мужчины выстроились в ряд, оттесняя толпу.