Изольда Курц - Солнечный призрак

За нами увязались и другие праздношатающиеся, так что в моем путешествии по длинным улицам, по которым разносилось эхо наших шагов, меня сопровождала толпа молчаливых бездельников.

Я с удивлением присматривался к мощным каменным колоссам, накрывающим тенями узкие улицы города. Округлые арки окон подпирали тонкие мраморные колонны. Фронтоны домов были украшены мавританскими орнаментами. Со времен средневековья тут не передвинули ни камня, между старыми постройками не втиснулся ни один новый дом, дворцы были в идеальном состоянии, будто время, меняющее все, в этом городе забывало о своем беге.

В центре города я проходил через монументальные ворота с фрагментами римских стен, выглядевшие как остатки древней оборонительной системы, и бывшие более древними, чем укрепления за пределами города.

Я осматривал великолепные фасады святынь, некоторые из которых были построены до нашей эры, величественные каменные ступени, богато украшенный перистиль. По боковой улице я вернулся на кафедральную площадь в тот момент, когда двери собора распахнулись, и темная людская волна выплеснулась по ступеням вниз.

В мгновение ока я оказался окружен, в меня впились десятки глаз, меня рассматривали со всех сторон как невиданную заморскую зверушку. Все удивлялись, как я сумел найти дорогу на гору.

Молча окружили меня мужчины, женщины, дети, толпа пялящихся упырей с впавшими глазами. Их одежда была изорвана, лица измучены недосыпом, а взгляды спрашивали: «Чего хочет человек из другой эпохи?»

Может, им показалось странным моя одежда, может, в Сан-Джиминьяно очень редко попадали чужаки, одно могу сказать с уверенностью: я никогда не видел более любопытных и недоверчивых людей. На каждый мой вопрос они отвечали своим: кто я, что здесь ищу и сколько собираюсь здесь пробыть.

Некоторые выпрашивали подарки, другие предлагали купить никому не нужный хлам, а их серьезные лица не сочетались с той деградацией, которая не должна была их касаться, будто они гордились наследием, но постепенно утратили свое высшее предназначение.

Куда бы я ни шел, они молча тащились за мной, процессия все увеличивалась — люди выходили и из других церквей и соборов. Время от времени на меня из толпы смотрело красивое девичье лицо, но и на нем была печать печали и бледности, будто все здесь несли невыносимую тяжесть.

После того, как я познакомился с обитателями города, он показался мне еще более безумным, чем тогда, когда я видел только пустынные улочки и площади.

Осмотрев соборы с их знаменитыми произведениями живописи, уже ослабевшим я вошел в дом, куда за мной втиснулось все население Сан-Джиминьяно. Трактирщик, выглядевший еще более отталкивающе, чем остальные местные, солидно потрудился, чтобы расчистить мне место. Я выпил два стакана вина, заставляя себя съесть хоть что-то.

Сидеть здесь было трудно, в комнате стоял запах нежилого помещения. И, хотя владелец открыл все окна, избавиться от смрада подвальной затхлости не удавалось.

На почерневшей стене висели две картины, я сумел их внимательно рассмотреть. Первая — не очень удачная копия старого полотна, с изображением патрона Сан-Джиминьяно- святого епископа с митрой и посохом, лежащим у него на коленях и будто бы защищающий город. Город, всегда этот город!

Какими странными, но и достопочтенными кажутся нам сегодня эти предшественники с их любовью к родине, те, для кого, любая жертва родной земле, не была слишком большой.

Какой же сильной должна быть общая идея, страсть мощная, как смерть, сумевшая объединить людей для создания города, наподобие этого, где каждый камень желает жить вечно! С какой страстью все посвящали себя украшению своего любимого города! И как же чужды нам эти поселенцы, нам, не способным найти для себя постоянного места на земле, нам, утратившим вместе с потребностью способность созидания! Честь и хвала им!

Вторая картина была на растрескавшейся от времени доске. На ней изображена девушка с зачесанными волосами, держащая в руках раковину, в которой лежит разрезанный плод граната. Фигура и одежда были затерты, но привлекательные черты лица еще можно было рассмотреть. Чем больше я к ним присматривался, тем больше они мне нравились и приковывали мое внимание. Щеки почти уничтожили два влажных пятна, но это повреждение придавало портрету некую меланхоличную красоту, будто так и было задумано. В этом лице было нечто, не позволяющее о нем забыть. Оно дразнило меня, будило во мне сочувствие.