Бэзил Коппер - Камера-обскура

К тому времени как он вошел под свет первого фонаря, прежний страх схлынул. Шарстед еще не совсем понимал, где находится, но опрятные особняки вокруг уже больше походили на привычный город.

Когда процессия добралась до хорошо освещенного места, Шарстед шагнул на мостовую и налетел на статного, крупного мужчину, который только что вышел из ворот и присоединился к толпе.

Шарстед пошатнулся. Его нос снова уловил тошнотворно-сладкое амбре разложения. Мужчина схватил его спереди за пальто, не давая упасть.

— Привет, Мардохей, — раздался низкий голос. — Так и знал, что ты придешь рано или поздно.

Мистер Шарстед, невольно закричав в ужасе, отшатнулся к ограде. И дело было не только в зеленоватой коже прошедшего мимо человека или его иссохших губах, обнажавших сгнившие зубы. Это был Абель Джойс — Абель Джойс, коллега-ростовщик, на чьих похоронах он присутствовал в 1920-х.

Шарстед помчался прочь, сквозь всхлипы хватая воздух. Со всех сторон подступала тьма. Он начинал понимать, зачем Гинголд показывал ему свою дьявольскую камеру-обскуру. Потерянные, проклятые души. Он забормотал под нос.

Время от времени в боковом зрении мелькал кто-нибудь из спутников. Вон старая миссис Сандерсон, которая когда-то, обмывая трупы, грабила их. Вон Грейсон, агент по недвижимости и гробовщик. Амос, военный спекулянт. Друкер, мошенник, весь зеленый, смердящий трупной вонью.

Не в одно время, так в другое мистер Шарстед имел дело со всеми, и всех их роднило одно — все без исключения вот уже несколько лет как умерли. Он прижал носовой платок ко рту, чтобы защититься от невыносимого запаха, и услышал вслед язвительный смех.

— Добрый вечер, Мардохей, — говорили они. — Так и знали, что ты к нам присоединишься.

«Мистер Гинголд приравнял меня к этим упырям, — всхлипнул Шарстед, сломя голову мчась по улице. — Если бы только удалось его разубедить. Я не заслуживаю такого обращения. Я бизнесмен, и вовсе на такой как эти кровососы общества. Потерянные, проклятые души. Теперь ясно, почему все еще стоит Хлебная биржа и почему город кажется незнакомым. Он существует только в объективе камеры-обскуры. Теперь ясно, что Гинголд пытался дать мне последний шанс. Так вот почему он вместо «до свидания» сказал «прощайте»».

Оставалась последняя надежда. Если найти путь к двери мистера Гинголда, тот, возможно, сжалится и передумает. При этой мысли Шарстед, поскользнувшись на камне, потерял шляпу и оцарапал руки о стену. Ходячие трупы остались позади, но хоть он и смотрел теперь на знакомую площадь, похоже, снова возвращался к Хлебной бирже.

На мгновение он остановился отдышаться. Надо подумать логически. Как это происходило раньше? Боже, ну конечно, вначале он забирал не туда, затем всегда разворачивался и неизменно шел к городским огням. Хоть и страшно, но отчаиваться рано, ведь теперь понятно, с чем бороться. Он почувствовал себя ровней Гинголду. Только бы найти его дверь!

Добравшись до круга теплого света от уличных фонарей, Шарстед с облегчением вздохнул. На большой площади за углом стояла уже знакомая, закопченная смогом часовня. Он поспешил дальше. Надо точно запомнить, какие именно повороты он сделал. Нельзя допустить ошибку.

От этого зависит так много! Если бы ему выпал еще один шанс… Он не стал бы лишать семью Туэйтс дома и охотно простил бы Гинголду долг. Сколько уже можно бродить по этим бесконечным улицам? Он больше не выдержит. А еще эти мертвецы…

Шарстед застонал, представив лицо старухи, которую встретил этим вечером… или, точнее, то, что осталось от лица после многих лет при ветре и непогоде. Внезапно вспомнилось, что она умерла незадолго до войны 1914 года. На лбу выступил пот. Нет, лучше о таком не думать.

Покинув площадь, он оказался в уже знакомом переулке. Ага! Вот здесь! Теперь осталось только свернуть налево и — дверь. Сердце зачастило, окрыленное новой надеждой. С мучительной тоской он подумал о безопасности своего уютного дома и рядах милых гроссбухов. Так, еще один угол. Он бегом свернул на дорожку к двери Гинголда. Еще тридцать ярдов, а потом спокойствие привычного мира.

Лунный свет мерцал на брусчатке широкой площади. Вспыхивал на большой табличке с надписью тонким листовым золотом: «Возрожденческое братство Святого Ниниана». Год был указан: 1925.

Мистер Шарстед, жутко вскричав от страха и отчаяния, без чувств упал на мостовую.

* * *

Мистер Гинголд с глубоким вздохом зевнул. Настенные часы показывали, что пора спать. Он снова подошел взглянуть в камеру-обскуру. День выдался не таким уж плохим. Накинув на изображение черный бархат, он неспешным шагом отправился в постель.